Константин Владимирович Шумкин родился в 1970 г. Новосибирске. Прошел службу в рядах Советской Армии в 1989–1991 гг., после работал милиционером, командировался в Чечню во время Первой чеченской войны. В августе 1996 г. вернулся в Новосибирск, вплоть до 2020 г. служил в различных подразделениях милиции/полиции – конной, транспортной и пр. Вышел на пенсию в возрасте 50 лет. Получил заочно образование по направлению «Музеология» в НГПУ.

Константин Владимирович представляет собой образованного, принципиального человека с признаками профессиональной деформации – он учтив, четок в выражениях, яро привержен долгу службы и чести мундира. Ценит в людях способность защищать правопорядок и справедливость. Считает себя советским человеком, частью общего постсоветского пространства. Считает важным фактором в жизни человека способность к кооперации и сотрудничеству.

При выборе информатора для создания исторического источника мой выбор пал на Константина Владимировича, поскольку он является знакомым моем матери и с ним легко вступить в контакт, ещё один довод в его пользу дало его участие в общероссийских событиях в качестве очевидца. Разговор с ним велся по телефону и записывался мною же на компьютере. Разговорившись и установив благоприятную атмосферу, я стал выяснять нужную информацию с помощью наводящих вопросов, активно акцентируя внимание на собственных впечатлениях и реакциях собеседника. Сразу по окончании разговора была начата работа над финальным документом, дабы сохранить все нюансы, пока они держатся в памяти. В записанном диалоге сохранено дословное содержание и все особенности речи собеседника.

Константин Владимирович Шумкин

– Опишите, что вам больше всего запомнилось? Какой-нибудь эпизод, событие.

– Больше всего люди запомнились. Когда в Чечне служил, из местных личностей запомнился начальник полиции Ачхой-Мартановского РОВД Оздамиров Кюра Магомедович… Патриот, настоящий русский офицер. Понравилось, как он с боевиками разговаривал (пародирует акцент): «Ты не чеченец! Ты беспредел творишь, какой ты чеченец?». В критический момент собрал всех и увез в Ставрополье, никого из своих не оставил.

– А в период службы в армии?

– Ты знаешь, мы последние советские солдаты. Я советский солдат. После нас уже таких не было. Возникло новое государство (говорит немного саркастическим тоном) – Российская Федерация. И Чечня… Помню, по телевизору дикторы радостно объявили: «Новое государство объявляет о своей независимости!». Это было для нас удивительно. Я служил чуть побольше [установленного срока], два с половиной года. А служили все – и прибалтийцы, все народы. Помню, мы над ними шутили: «Вы мелкобуржуазные элементы» (смеётся). И был эпизод, когда флаг Советской Республики Латвия меняли на их (ненадолго замялся)… на триколор. Еще мы на целину ездили дважды, в девяностом и девяносто первом году.

Я потом, как окончил [университет], решил вернуться на службу, а там отказали: «Так и так, мест нет». Пришлось идти в милицию, ну, я и сам давно об этом задумывался. А то обещали – квартиру, льготы тебе от завода, но нет ничего такого. А даже туда трудоустройство было сложным: справки, потом комиссия – как космонавтов готовят. Работал стажером год, что ли, и уже начались сокращения. Меня не сокращали, но подходили, что «так и так, мы тебя не гоним, но поищи места, есть такой вот вариант».

– Вы упомянули о шутках над прибалтами. А вообще конфликты какие-то были в армии на подобной почве?

– Были, конечно. В казарме: «Да мы не хотим с вами жить!» – «Мы с вами тоже! Вас Россия кормит, пора перестать уже! Вы на шее сидите!». Конфликты тоже были. Первый конфликт был с чеченцами, дело кончилось дракой (усмехнулся). Меня поставили в наряд после присяги, поставили на тумбочку дневальным, он за порядок отвечает. Дежурный отдает указания дежурному по батарее, а он дневальному, и он всё исполняет. Захожу в бытовую комнату, там сидит товарищ, бумажки крошит. Даю замечание. Он меня ударил, я его тоже, сцепились, разняли. Как в фильмах западных: «Да ты не доживешь до завтра!». Я думал, дедовщина будет и отбиваться придется. А он сам пришел потом и сказал: «Это проверка была, я теперь за тебя всегда и везде».

Так везде было. Человек чтет субординацию, и человек – это существо социальное. Всё равно иерархия, она выстроится.

– Во время службы подобные конфликты были обыденностью?

– Ну как сказать… Я призвался в часть и процентов девяносто офицеров были татарами. Причем такими (смеется), веселыми. Было ощущение, что они все представители Советского Союза и в одном доме находятся. Не было такого, знаешь, как сейчас в Нагорном Карабахе. Я и сам себя советским человеком считаю.

– А каковы впечатления от службы вообще?

– Дисциплина была жесткая, но перегибов таких не было. При перестройке всё бурлило, менялось. Горбачёв ездил, обещал всем, что лучше будет, а становилось всё хуже. Мы еще хорошо перенесли – мы на службе были, там как-никак обеспечивали, но были наслышаны, что в стране происходит. Бывало, подходили к солдату: «Дай закурить». Это [раньше] считалось зазорным, а тут уже в порядке вещей. По ощущениям товарищей после меня, они плохо о службе отзывались (пауза).

Офицеры у нас были порядочными, взаймы не брали у солдат, не орали лишний раз, беспределить не могли. Голос, конечно, повышали, если ну совсем не догоняешь. Действительно, были как старшие товарищи. Ну, и я пошел [служить в армию] в 19 лет, на год позже [установленного срока], а там офицеры же на три-четыре года всего старше. Субординация жесткая была. За любой «фонарь» с любого командира спрашивали жестко (пауза). Отношения со всеми были нормальные.

Представленные здесь воспоминания, на мой взгляд, являются ценными по нескольким причинам. Во-первых, они могут быть полезными для исследований реакции населения на финальный период перестройки, государственную сецессию, обострение межнациональных конфликтов. Во-вторых, они важны для анализа изменений, происходивших в армии в то время. Вот интересный вопрос: что происходит с армиями федеративных государств, когда эти государства находятся на стадии развала? Ведь в истории существует всего несколько случаев распада федеративного государства. Мы можем сейчас задать нужные историкам вопросы людям, служившим на рубеже 80–90-х гг. Но это нужно делать поскорее. Моему собеседнику, как и большинству его сослуживцев, на данный момент 50 лет, что уже близко к порогу средней продолжительности жизни мужчин в России. Через десять лет их количество может снизиться вдвое, еще через десяток лет – впятеро, а до 80 лет доживут лишь несколько процентов. Добавим сюда временнóе расстояние, ухудшение памяти с возрастом, и станет ясно, что количество и качество той информации, которую можно будет собрать, значительно уменьшится. Поэтому расспрашивать бывших военнослужащих и создавать соответствующие исторические источники нужно уже сейчас.