В этой работе представлены воспоминания моей двоюродной бабушки Беляевой Елены Фёдоровны, проживающей в настоящее время в городе Бердске Новосибирской области. Она мне рассказала о суровом непростом времени, о котором мы знаем со страниц учебников истории, из прочитанных книг или просмотренных кинофильмов. Эти факты истории воспринимаются нами как далёкое-далёкое прошлое. Но когда сталкиваешься с реальным действующим лицом истории, которое пережило лишения, несправедливость, потери, взгляд на исторические события становится совсем другой. И совсем всё воспринимается по-другому, если ты вдруг узнаёшь, как те события коснулись твоей семьи.

Для того чтобы записать воспоминания, я для начала определила тему разговора – предвоенные, военные и послевоенные годы. Составила примерный список вопросов, а затем согласовала время и место нашей беседы с Еленой Фёдоровной. Ответы Е. Ф. Беляевой на мои вопросы я записала на диктофон, а затем, уже вернувшись домой, по горячим следам транскрибировала запись.

Елена Фёдоровна родилась в 1929 году в селе Михайловка Курьинского района Алтайского края. В этом селе она прожила практически всю жизнь. На данный момент в этой деревне не осталось жителей. Уже в пожилом возрасте бабушке пришлось переехать в Бердск.

Семья Елены Фёдоровны переехала в Сибирь в далеком революционном 1917 году – «за лучшей долей». Здесь они пережили трагические тридцатые, грозные сороковые, трудные послевоенные годы. Как жилось в те времена? Что пришлось пережить? Об этом рассказ Е. Ф. Беляевой, к которой я приехала в гости на выходных, чтобы поговорить с ней о жизни в старое время. Рассказать о прошлом она согласилась охотно. Да и рассказчиком она оказалась хорошим.

Елена Фёдоровна Беляева. Современный снимок

– Бабушка Лена, расскажите для начала о том, как ваша семья попала в Сибирь. Почему они переехали?

– Я и родилась в Михайловке, и состарилась там. Мама моя с семьей жили в Брянске, в Расее [1], а потом переехали в Сибирь. А переехали они, потому что, мама говорила, что там… «земли не было». «Сеять себе нечего и негде было. Вот мужики в отход пойдут, ну, зарабатывать: питание там или деньги.  Детей-то помного было, кормить надо было, да не всегда заработок хорошим был». Вот и у маминой мамы восемь детей было. Вот из-за земли поехали в Сибирь. «В Сибири много земли. Поехали в Сибирь на землю. Ну, вот приехали мы сюда, – мама рассказывала, – тут зерна нам дали. Намололи пшеничную муку, а в Рассее рожь только была. Из ржаной муки только пекли, а тут совсем не так. А это – пшеница. Мука пшеничная, из неё мы не умеем печь. Вот поначалу побирались. Напобираемся кусков хорошего хлеба, придем радостные, и вот так жили поначалу. Потом уж научились печь хлеб из пшеничной муки». Вот так они и приехали в Сибирь. А мы в Михайловке как родились, так и прожили всю жизнь.

– Расскажите о своём первом воспоминании из детства.

– Я с семи лет всё помню. Мне было семь лет, отца забрало НКВД как врага народа. Тогда всех забирали. А он председателем колхоза был. Приехали за ним на черной машине. А мы машин не видели никогда. «О-о-ой, побежали, о-о-о, у нас машина стоит!» Радость какая! А там батюшку забирали. А нас трое было. Он нас вот так вот обнял, заплакал… Так хорошо это запомнилось, как он плакал. Пропал, ничего про него и слышно не было, только вот недавно уже узнали (запрос в архив делали), что расстреляли его в 1938 году, похоронен где-то под Барнаулом. Вот это мне сильно запомнилось, как отца забирали.

– А за что его забрали?

– Да ни за что. Там понаписали, много было чего… Забрали его – нас из дома выгнали. Осталась мама с четырьмя детьми на руках. В банёшке жили, как выгнали нас из дома. Потом мы саманку [2] сделали, к банёшке ее приделали. Мама с братом по вечерам клали. А мне днём надо было глину приготовить: под яр надо спуститься, там накопать эту глину и оттуда вытащить. Я целое ведро глины накладу и из-под яра вот так ползу, ползу с ним. Натаскаю, круг сделаю, водой залью. Воды тоже надо принести из-под яра. Залью, ногами-то взболтаю глину, чтобы сделалась она, как сметана. И вот когда они ночью приходят с работы, начинают класть. Вот так вот клали. В этой избёнке я жила, пока замуж не вышла.

Село Михайловка, дом Е. Ф. Беляевой. 2012 г.

– А какое тогда было детство?

– Тогда детства не было почти. Я была старшая, на меня мама оставляла младших. Отца забрали в ноябре, а в марте родилась Рая. А в апреле мама уже в бригаду ушла. Мне восьмой год был, Наде было два года, а Рая только родилась, и вот на меня оставляла она их.  Голодно.  Пряничек, может, какой добудем, и вот на соску нажуешь тряпочку и в рот ей. И вот она питается так. В обед мама приедет верхом на коне, покормит ее, и опять в бригаду на работу, а я с младшими дома. И вот ухаживала за ними… Но только Рая умерла, три годика было, скарлатиной заболела и умерла.

А кому оставлять детей не на кого было дома, дети были в яслях. День и ночь они там были, в яслях, ведь женщины работали так. Ну, а готовили там, что дадут. Какую-нибудь затирушку [3] там сварят им, детям этим. И совсем маленькие тоже были в яслях, груднички. Когда родится ребенок, полоска такая была, свивальник [4] называли ее, завернут его, совьют, завяжут, и он лежит. А детей маленьких, таких вот грудных, нянечки носили матерям кормить в обед, они их покормят в обед и – до вечера.

– А игрушки у вас какие-нибудь были?

– Да какие там игрушки… Игрушки мы сами делали. Золу намочим, вот так вот скатаем, тряпочкой обмотаем, глазки нарисуем, носик, тряпочку какую-нибудь сделаем, как ручки. И вот кукла. Да так дорожили ими! Не знаю, как! Прям такие они миленькие были, хорошенькие. А сейчас, глянь, страсть какая, каких игрушек только нет! Вот так. А весна пойдет, нарвем цветков разных, вербочек. Вербочки эти были овечки у нас. Так вот играли. А потом по 10 по 11 лет стало, уже некогда играть было. Потом война началась в 41-м.

– А как вы узнали о том, что началась война?

– Тогда из Курьи [5] приехали и сообщили, что началась война, а уже война шла. Киев уже бомбили. Вот. Ну, тут все, весь колхоз собрали, там плакали! И тут же на второй день начали мужиков и парней забирать. И трактора, и лошадей, и брички – всё позабрали. На фронт угнали. Мы начали тогда коров своих обучать пахать. Быки же «дикие», в стаде ходили, их тоже заставляли приучать к работе. Соберемся несколько парнишек и девчонок, и вот зажмем быка… Усадьба Костина там была, разломанная брошенная, где пасли их, ну там загоним в эту стену и поймаем их там. За рога замуздаем их всяко и водим помаленьку, чтоб они привыкли. Коровы-то свои, они на поводе ходили, а эти же нет. На поводу приучим их ходить. Потом ярмо на них наденем. Ярмо – ну такие две доски и штырь, тут дырка и тут дырка, вот примерно вот так вот (показывает), и с обеих сторон штыри. Вот его, ярмо, наденем, в ярме этом поводим. А бык уросит, сопротивляется. Ужас один был! Ну, вот привыкнут они в этом ярме ходить. Потом там привяжем, прицепим что-нибудь тяжелое, в бороне поводим. Потом уже плуг запрягать стали, пахать на них стали. Потом бричку начали запрягать. Зерно возили на них в Поспелиху [6] даже. Транспорт.

Зимой, значит, зерно ссыпали в амбары, не на чем возить было, сдавать-то, а зиму возили на быках. Мешков несколько положим, может, центнеров по пять или по четыре (и то им тяжело), и поедем. До Поспелихи и за два дня доезжали. В Николаевке [7] ночуешь, тогда до Поспелихи уже. Зерно это сдадим, а оттудова бочки керосину везли или горючую для тракторов, или еще чего-нибудь. А однажды бык меня забодал. Кинулся он на меня, а я за рог уцепилась его, а он как мотнет, я об стену-то об кирпичную – и всё.  Упала, задохнулась, дышать не могу. Кое-как до дому я дошла, повели меня к бабушке [8]. Ну, ребро у меня не переломилось, а подогнулось сильно. И она его оттудова правила. Дня три, наверное, я к ней ходила, она выправила, бабушка.

– А кем Вы работали? Расскажите поподробнее о военном времени.

– О-о-ой, милая моя, да я кем только ни работала. Когда колхоз был – и конюхом работала, и дояркой, и свинаркой, потом в совхозе – ветеринарным санитаром, и почтальоном работала. А в войну так вообще, куда пошлют, там и работала. С детских лет работать пошла. А получали-то мы что в колхозе? Ничего не получали. Трудодни нам писали. Вот день отработаешь, трудодень поставят, а если легкая какая работа – полтрудодня запишут.

А у нас же в войну еще было три или четыре налога. Сельхозналог – вот чтобы молока с коровы сдать 5 центнеров. А мы на ней работали в бригаде, разве столько надоишь. С одной овечки полторы шкуры надо сдать. Вот было и смех, и горе. Вот отдай полторы шкуры с одной овечки. Потом военный налог был. Военный налог – это, значит, надо что-то продать, а деньги отдать – сколько, я уж забыла. А так мяса 40 кг сдать надо было. Потом займы были такие… Ну, я маленькая еще была, мама рассказывала: в сельсовет вызовут, по суткам держали, чтобы подписался на займ, а потом нам нечем его было платить. Вот 50 рублей, 100 рублей, а нам нечем было их платить. Вот тогда придут и заберут что-нибудь – овечку или еще что есть. Вот тебе и займы.

Да вообще-то, ну как-то вот весело, Вика, жили, чего-то ожидали, и песни пели. В бригадах вон соберутся кружком после работы и песни поют. Как-то вот ожидали чего-то хорошего.

А после войны… Ну, мы ждали – вот кончится война, легче будет, а тут разруха, восстанавливали города и сёла. Опять нам ничего не давали. Денег не было. Вот пишут эти трудодни, а в конец года тогда подсчитают, повысчитают, что мы в бригадах ели. Бесплатно кормили, записывали, а потом это высчитают. И там ничего нам не доставалось: ни денег, ни зерна. Зерно тоже порассчитают на трудодень, и вот получим мешка два.

Вот так и жили. Ни обувки, ни одёжки – ничего. Сами сеяли коноплю и обрабатывали, пряли, ткали. А с этой коноплей работы о-ё-ёй, надо её обработать, чтоб напрясть. С весны в бригадах жили.  Мы,  дети по 11 по 12 лет, шли уже работать на прицепы [9] и коров своих водить. Старые бабушки, ну, и женщины – за плугом, а мы подгоняли коров, водили их. Ну вот, до осени работали, в бригадах и жили. В бригаде дом и нары сделаны, и все подряд ложились.

А мы же молодые, спать неохота, пробесимся, пошумим иногда. (А за нами дедушка следил, у его нары отдельно были, ему лет 70 уже было, он бригадиром работал, ну, нас распределял на работу). Вот он терпит, лежит терпит, никогда нас не ругал. Мы бесимся, бесимся, а утром рано надо вставать. Он тогда нас за дерюжки [10] дергает, на которых мы спали (из дома приносили), дергает: «Вставайте, молодежь! Вечером молодёжь, а утром не найдёшь!» Вот он никогда не ругался. Вот такой был. Он понимал всё – дети. А так-то он хороший был дед. Ну, разбудит нас, поварихи уж понаварят затирухи, поедим и на работу.

Весной, как взойдет пшеница, на прополку нас всех гоняли. Женщину одну поставят, она нас расставит, каждому по шагу отведет полоски пшеницы. И вот дергаем сорняки, дергаем… А голод, жрать-то охота, вот до сопки дойдем, на сопке там вшивик [11] рос, такая травка, вот там все на сопку побежим, вшивику поедим и назад пойдем. На бригаду глядим, нам там варили затеруху. (Затируху из муки натрут). Вот глядим, когда вывесят белый платок. Повариха сварит и вывесит белый платок, значит, бежите есть. Бегом с поля побежим, покормят нас, и опять пойдем работать.

– А сладости какие-нибудь у вас были?

– Если мука была, то сладости варили. Кулагу [12] варили – это самая вкусная еда у нас была. Заквашивают тесто, и оно постоит, маленько укиснет, как солод сделается, а потом ее – в печку, и она там прокипит, сварится. Ее жидкую такую сделают, как болтушку. И вот она почему-то такая кисло-сладкая была. А самая вот вкуснятина у нас была – тыква. А сладостей больше никаких не было: ни сахару, ни конфет – ничего. И вот тыква такая вкусная была, ужасно. Морковь тоже вкусная была. Мы ее еще совсем маленькой повыдергаем. До осени ее там уже и не останется. Так и картошку. Посадим много вроде, а есть-то нечего. Только она завяжется, начинаем подкапывать ее, а к осени-то выроешь, а там пусто, ничего нет. Вот и не хватало и картошки…

Да голодали много. Траву ели всякую. В забоку [13] ходили. Купыри [14] ели, дудки, они растут там. Съедобной чёрточка была, и в дудке, и в купыре, в купыре вкуснее. Морковка тоже дикая в забоке росла. Вот такую выдернешь, а там корень вот такой (показывает). Понамоем в речке, и вкуснятина! Вот и сладость была такая у нас. А еще это… за батуном ходили. Почему-то себе лук даже не сажали. Не знаю, почему... Вот нарвем батуна целый мешок (батун это как дикий лук). Притащим, и сушили его, потом в еду добавляли. Слизун [15] рвали тоже. И жарили его.

– Вы помните день победы, когда о нем сообщили?

– Мы как раз с подругой боронили поле, на лошадях уже тут работали. Вот примчался верховой с деревни и кричит: «День победы, кончилась война!» Ой, тут все побросали в поле коней и все в бригаду сбежались. Из деревни флаг привезли, и вот трактор один был, там тоже работал в поле, трактор пригнали, на трактор этот флаг повесили. Такая радость была! Не знаю… И слёзы у кого мужиков там побило, плакали и радовались, и песни пели. И всё. Радость была большая.

А потом что? Война кончилась, а тут восстановление. Думаю, ну теперь будем жить, а тут разруху надо восстанавливать, города и сёла. И всё… опять нам ничего. Уж в 52-м году только хлеба мы наелись досыта. А до этого года еще увозили, увозили, увозили всё. А тут уже начали хлеба побольше и деньги давать стали. Ну, в колхозе-то не давали. Это уж в 62-м году колхоз в совхоз перешёл, тогда нам стали зарплату давать. В 62-м году только. А колхоз был – всё за трудодни работали.

– А день Победы вы праздновали потом?

– Да не праздновали тогда. Ну, день Победы как отмечали? Когда весной посевная кончится, там в колхозе сварят пиво, дадут по поллитра, и вот мы соберемся, и день Победы вроде как в это время. Ну, вспоминали, да. Ну а так, чтобы какие-нибудь митинги – ничего не было. Работали, некогда было праздновать. Ни выходных, ничего не было. День и ночь работали. Сейчас работы нет, а тогда захлестывались работой.

В декабре нынешнего года моей двоюродной бабушке исполнилось 90 лет, но несмотря на столь преклонный возраст, она всё отлично помнит, до мелочей. У нее есть масса интересных историй о жизни в старое время. Жизнь была нелегкая, и приходилась выполнять любую работу, какой бы тяжёлой она ни была. Елена Фёдоровна говорит: «Ожидали, что всё лучше, лучше будет, а сейчас ничего не ожидают, сейчас ничего не ждут». «Хоть было и нелегко, но зато весело и интересно», – утверждает она, несмотря на тяжелое время и все горести, которые выпали на ее долю. Её воспоминания о детстве, о работе, о быте того времени эмоциональны, правдивы, наполнены сопереживанием.

Примечания

[1] Расея (искаж. Россия) – так сибиряки называли раньше европейскую часть нашей страны.

[2] Саманка – жилище, хата, построенная из самана (высушенной смеси жидкой глины и соломы).

[3] Затируха – сытный крестьянский суп или жидкая каша из заваренной муки с жареным луком. 

[4] Свивальник – узкая полоса ткани, которой обвивают младенца поверх пеленок.

[5] Курья́ – село в Алтайском крае, административный центр Курьинского района.

[6] Поспелиха – село в Алтайском крае, административный центр Поспелихинского района. 

[7] Николаевка – село в Поспелихинском районе Алтайского края. Административный центр Николаевского сельсовета.

[8] Бабушка здесь – знахарка, деревенская целительница.

[9] Прицеп – устройство для присоединения плуга к трактору, коню или быку; дети садились на прицепы для их утяжеления.

[10] Дерюжка (дерюга) – грубая ткань из толстой льняной пряжи.

[11] Вшивик – разновидность дикого лука: лук ветвистый или лук душистый.

[12] Кула́га – народное кисло-сладкое блюдо из ржаной муки и солода, мучная каша.

[13] Забока – лесок вдоль берега речки, озера.

[14] Купы́рь – род однолетних, двулетних и многолетних травянистых растений из семейства зонтичных.

[15] Лук-слизун – разновидность дикого лука, приземистое растение с толстыми сочными листьями.