Опубликовано: Рыженко В. Г. Историко-культурологическая модель изучения трансформаций локальных культурных пространств поселений (конец XX – начало XXI века) // Сибирь, Россия, мир в исследовательском и образовательном пространстве: материалы Всерос. науч.-практ. конф. с междунар. участием, посвящ. памяти проф. В. И. Соболева (Новосибирск, 11–12 апреля 2018 г.) / под ред. В. А. Зверева. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2019. Ч. 1. С. 159–164.

Цель реализуемого нами проекта – выявить специфику зависимости трансформаций локальных культурных пространств от типологических признаков поселений в условиях перехода от советской эпохи к образам и символам современной России. Динамика трансформаций культурного пространства поселений интерпретируется как многомерный и разномасштабный процесс. Применяется историко-культурологическая  исследовательская модель, в которой соединены существующие концепции структурирования поселенческого локального культурного пространства (места памяти, loci-совокупность (общепоселенческая), топонимический язык, институциональная инфраструктура мест поселенческих коммемораций) и матрица трехуровневой иерархии фигур памяти (первый, он же высший уровень – фигуры национально-государственной памяти; второй, он же средний, – «капитал региональной уникальности», третий (низовой) – символические фигуры локального масштаба, определяющие уникальность места).

В фокусе нашего внимания – локальные культурные пространства тех поселений, на развитие которых оказала и продолжает оказывать особое влияние Дорога. Нами учтены две дороги: Московско-Сибирский тракт и Транссибирская железнодорожная магистраль. При этом мы рассматриваем Дорогу в культурологическом смысле, в динамике исторического времени и пространственных координат как социокультурный феномен (своеобразный «живой» музей), который обладает одновременно реальными и символическими характеристиками.

В качестве необходимого историографического контекста для определения объектно-предметной области, для выдвижения рабочих гипотез, постановки задач и разработки исследовательской модели привлекались актуальные работы по «историографии памяти», связанные с проблемами конструирования и формами транслирования исторической памяти в пространстве современных поселений [1–7]. Особое влияние на подтверждение правомочности и эффективности нашей историко-культурологической модели оказало недавнее появление труда М. Л. Шуб [8], в котором проведен культурологический анализ трех социокультурных практик бытования памяти в постсоветском городском пространстве на примере Челябинска. При поиске вариантов методик исследования мы учитывали наработки социологов, используемые А. С. Бреславским, А. В. Святославским, М. Я. Рожанским [2, 6, 7], а также российские методики «исследовательских экскурсий» 1920-х гг., актуализированные немецким историком-топографом К. Шлёгелем, что подчеркивает Отто Герхард Эксле [9, с. 85–88].

Для двух городов-центров (Омск и Новосибирск) вывод об особом влиянии Транссиба был конкретизирован с помощью натурных обследований и историко-сравнительного анализа топонимики и мест памяти в «железнодорожных» сегментах пространства этих городов. Изучение «железнодорожных» сегментов пространства крупного сибирского города показало различия в степени влияния железной дороги на трансформацию топонимики и набора памятных мест между омской и новосибирской ситуацией. Сравнительный анализ показал: в отличие от Омска, где железная дорога монтировалась в сложившуюся городскую структуру, в Новосибирске железнодорожная ветка стала «скелетом», служащим опорой «мягким тканям» города, основой его функционирования как целостного «организма». Если в Омске привокзальное пространство сформировало новый, во многом автономный район в рамках большого города, то участок вокруг железнодорожной станции Обь вместе с мостом – это сердце города, его историческое ядро. Отсюда закономерно в современном культурном пространстве Новосибирска появление особого памятного места – парка «Городское начало» с памятниками железнодорожному мосту и Александру III (2000, 2012 гг.).

В то же время результаты проведенных обследований подводят к общему выводу относительно бережного сохранения памяти о советской истории железной дороги и ее тружениках. Это подтверждают топонимические признаки, прослеженные в ходе натурного обследования, в большинстве сопоставимые с картографическими источниками. В перечень сходных памятных мест входят здания вокзалов и наличие музеев: истории Западно-Сибирской железной дороги и омских железнодорожников. К отличиям отнесем специфику здания вокзала «Новосибирск-Главный». Оно сохраняет свой первоначальный советский архитектурный облик и мозаичные интерьеры, считается до настоящего времени одним из лучших вокзалов страны. В главном зале ожидания постоянно сменяются фотовыставки из фондов Музея истории Западно-Сибирской железной дороги с видами железнодорожных станций Транссиба. У выхода на перрон первого пути находятся скульптуры мужчины с ребенком на плечах и женщины с мальчиком-пионером, встречающие и провожающие пассажиров.  

В трех малых городах Западно-Сибирского региона, находящихся на бывшем Московско-Сибирском тракте (Тюкалинск, Тара, Куйбышев-Каинск) зафиксирована тенденция к закреплению символических памятных координат об особой роли Дороги (Московско-Сибирского тракта) в их историческом развитии и в их перспективах. Ишим занимает промежуточное место между малыми и средними типами поселений. На особенности его развития оказали влияние обе Дороги. Как оказалось, трансформации его локального культурного пространства в период перехода к постсоветской эпохе существенно отличались от происходящего в других поселениях.  Трансформации такого специфического локального поселения, как д. Окунево Муромцевского района Омской области (зона притяжения к Московско-Сибирскому тракту) оказались самыми динамичными, а сохранение свидетельств советской эпохи здесь практически отсутствует.

Проведенные нами на первом этапе выполнения проекта (2018 г.) исследования вписываются в пересечение проблемных полей таких научных направлений, как интеллектуальная история, новая локальная история, региональная историография, гуманитарная география, историческая урбанистика. Они соединяют методики «включенного наблюдения» и натурных обследований в варианте «исследовательских экскурсий». Применительно к крупному городу использована методика обследования «по частям». Для малого города – топографическое обследование исторического центра. Для сельского поселения – методика полевого исследования в совокупности с анкетированием.

Были выделены для изучения участки поселений «первой очереди» (в Омске и Новосибирске – центральные и привокзальные территории, в Ишиме и Таре – центральные части городов, Окунево взято целиком). По ходу работы скорректировано соотношение натурных и кабинетных исследовательских стадий. В качестве форм трансляции образов прошлого на этом этапе фиксировался топонимический язык поселений (на основе картографических источников и результатов натурных обследований). Осуществлялся поиск информации о памятниках и символах памяти, размещенной в интернет-ресурсах, определялась степень ее информативности. Сделан вывод, что она вполне представительна для формирования базы данных об «имиджевых ресурсах» поселений. Проведены натурные обследования с фотофиксацией символических объектов и памятных мест. Создаваемый архив визуальных материалов включает более 300 фотографий.

Подводя итоги первого этапа работы, отмечаем общую тенденцию в трансформациях культурного пространства всех обследованных поселений, отнесенных к первой очереди, выражающуюся в сохранении образов и фигур памяти о советской эпохе, особенно о периодах революции, Гражданской войны и Великой Отечественной войны (т. е. доминирование военно-мемориальной культуры памяти). Это дает основания утверждать, что в 1990–2000-е гг., независимо от типа поселения, возникает своеобразная «вертикаль памяти», укрепляющаяся под влиянием юбилейных событий. Однако в 2000-е и 2010-е гг. в крупных городах расширяется набор памятников, пополняются мемориальные комплексы за счет увековечивания памяти о тружениках тыла, эвакуированных блокадниках. И в этом случае омская ситуация отличается от новосибирской меньшими масштабами, своего рода «точечной» фиксацией памяти о Великой Отечественной войне.

В то же время в 2000-е гг. начинают появляться памятные места, инициированные в большинстве случаев «снизу». Это малая жанровая скульптура, аллеи «профессиональной памяти» (строителей, связистов, литераторов, бардов и т. д.), «народная» топонимика. Набор новых мест памяти и постсоветских символов специфичен для каждого поселения. Различается художественное решение памятников жертвам политических репрессий, людям, погибшим в локальных войнах, в техногенных катастрофах.  Отдельного внимания заслуживает стихийное конструирование особых символических пространств, существенно меняющих локальную идентичность жителей. В этом мы убедились по результатам полевого исследования д. Окунево Муромцевского района Омской области.

 Рассмотренные свидетельства трансформаций локального (Ишимского) культурного пространства в 1990–2010-е гг. даже в первом приближении показывают высокую степень динамичности и фиксируют две символические фигуры памяти (П. Луполова и П. Ершов). Именно они доминируют в современном символическом пространстве Ишима, что наглядно просматривается в визуальных материалах. Это не означает, что в нем отсутствуют коммеморативные практики, связанные с советской эпохой. Можно сделать вывод, что и те, и другие существуют в единстве. Ишимская ситуация отличается объединением усилий местной администрации (следует подчеркнуть большой вклад бывшего мэра Ишима, ныне его почетного гражданина В. А. Рейна) с инициативами подвижников – ученых, краеведов, музейных работников (особо значимы заслуги Т. П. Савченковой, Н. Л. Проскуряковой, Г. А. Крамора, Н. П. Кузовковой). В обеспечении общего успеха по созданию мест памяти в пространстве Ишима велики заслуги мецената С. П. Козубенко.

Продолжение нашего исследования предполагает уточнение некоторых теоретико-методологических вопросов (в частности, о сущности «постсоветского» культурного пространства). Ведущиеся дискуссии пока утверждают нас в наличии лишь перехода к желаемым новым символам и образам прошлого. Тем более, вряд ли возможно его единообразное содержание. Необходимо также провести группировку имевшихся прежних и появившихся новых памятников и памятных мест по критериям инициирования и отношения к образам из советской истории.

Список литературы

1. Андреев А. П. Российское общество постсоветской эпохи: социальное самочувствие, историческая память, идеалы и ценности // Россия реформирующаяся: ежегодник. М.: Нов. хронограф, 2018. Вып. 16. С. 319–347.

2. Бреславский А. С. Постсоветский Улан-Удэ: культурное пространство и образы города (1991–2011). Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2012. 156 с.

3. Дахин А. В. Город как место памятования // Гуманитарная география: научный и культурно-просветительский альманах. М.: Ин-т наследия, 2006. Вып. 4. С. 164–179.

4. Историческая разметка пространства и времени: материалы семинара, провед. Волгогр. гос. ун-том при поддержке фонда Фридриха Эберта 13 мая 2014 г. / под ред. И. И. Куриллы. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2014. 182 с. (Волгогр. ист. семинар; вып. 5).

5. Леонтьева О. Б. «Мемориальный поворот» в современной российской исторической науке // Диалог со временем. М.: ИВИ РАН, 2015. Вып. 50. С. 59–96.

6. Рожанский М. Я. Сибирь как пространство памяти. Иркутск: Оттиск, 2013. 180 с.

7. Святославский А. В. История России в зеркале памяти: механизмы формирования исторических образов. М.: Древлехранилище, 2013. 592 с.

8. Шуб М. Л. Культурная память: сущностные особенности и социокультурные практики бытования. Челябинск: ЧГИК, 2018. 303 с.

9. Эксле О. Г. «История памяти» – новая парадигма исторической науки // Историческая наука сегодня: теории, методы, перспективы. М.: Изд-во ЛКИ, 2011. С. 75–90.