Одной из задач, обозначенных в едином плане по достижению национальных целей развития РФ до 2024 года, является повышение ожидаемой продолжительности жизни до 78 лет (к 2030 году – до 80 лет). Претворять эти планы в жизнь предстоит и молодому поколению. О состоянии здоровья детей и общества говорим с Евгением Владимировичем Руденским, клиническим виктимологом-социатром, социальным терапевтом, доктором социологических наук, кандидатом педагогических наук, профессором социальной психологии и клинической социологии, профессором кафедры социальной психологии и виктимологии ФП НГПУ.

– Всемирная организация здравоохранения определяет здоровье как состояние полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствие болезней и физических дефектов. А как бы Вы определили: что такое здоровье?

– Если говорить о здоровье, надо иметь в виду, что всемирная организация здравоохранения на первый план выдвигает соматическое здоровье (здоровье тела). Я всегда говорю о психосоциальном здоровье. Оно определяется качеством функционирования человека, выполнением жизненных функций и степенью удовлетворенности жизнью. Я использую в своей практике диагностический инструмент, который называется индекс жизненной удовлетворенности. Насколько человек удовлетворен жизнью, насколько он чувствует себя благополучным в деятельности, не в пассивно созерцательном состоянии, а в той деятельности, которую он выполняет. Меня как социального психолога здоровье интересует в связи с теми отношениями и состоянием культуры, которые складываются в обществе.

Критерии всемирной организации здравоохранения написаны под средний европейский стандарт. Мы же говорим о русском мире, это другой мир, со своей культурой, которая, конечно, модернизировалась за последние тридцать лет очень сильно, и влияние западной культуры так или иначе наложило отпечаток на наше здоровье. Появилась сеть интернет, которая интенсивно управляет психическим состоянием человеком и влияет на его отношение к миру.

Когда я говорю о здоровье человека, то всегда задаю вопрос: чем ты занимаешься и как ты к этому относишься. От школьников чаще всего слышу: «Я ничем не занимаюсь, я только в школу хожу». Это показатель отношения к школе, психосоциального здоровья человека. Здоровье очень сильно зависит от того, кем себя идентифицирует человек. Это очень серьезная проблема, потому что в девяносто первом году после распада СССР произошел переворот всей социально-культурной системы. Идентификация: я – гражданин Советского Союза, ушла на задний план. Сегодня редко встретишь среди школьников, особенно старших классов, утверждение: я – гражданин России. Идентификационное здоровье нации требует очень серьезного внимания. Несколько месяцев назад об этом говорили в Министерстве обороны Российской Федерации. Состояние психологического и социального здоровья молодежи было поднято в ранг оборонного ресурса страны.

Регулярно происходящие политические события тоже свидетельствуют о том, что с психосоциальным здоровьем большие проблемы. Нарушение межличностных связей ведет к серьезной уязвимости, которая не гарантирует сохранность здоровья, полноценность функционирования, которая влияет на социальную активность. Сегодня при обследовании психосоциального здоровья молодежи мы ставим диагноз: диффузия идентичности. Это когда идентичность не сформировалась. Когда ко мне на консультацию приходит молодой человек, и я ему задаю вопрос: «Кем вы себя больше всего ощущаете?» Получаю ответ: «Я ребенок, мне всего 19 лет». Это очень важно для образовательной системы, у нас очень сильно изменились семейные отношения, усилился материнский контроль за развитием детей и это приводит к тому, что идет интенсивная инфантилизация. Подростки становятся зависимыми. Взросление наступает очень поздно. Мы сегодня говорим о том, что в психосоциальном здоровье очень много диспропорций развития.

В школах больше говорят о физическом здоровье, и на первое место выступает не педагогическая психология, а клиническая психология. Суицидальные попытки, факты буллинга – это свидетельства проблемы в системе психосоциального здоровья. В школе важнейшим фактором здоровья должны являться межличностные отношения: детей друг с другом, школы и семьи, учителя и ученика, вот эта сеть межличностных отношений серьезно больна, она нуждается в диагностике. Сегодня очень много конфликтов в школе, много агрессивности, очень много грубости, к сожалению, не только со стороны учеников. Проблема заключается в качестве подготовки психологических кадров, способных обеспечивать охрану психосоциального здоровья. У нас сегодня господствует культура нарциссического перфекционизма, которая постоянно заставляет людей быть лучше других и это подогревают различные конкурсы. Это не только соревновательный дух, это развитие более глубокого перфекционизма и зависти. Есть люди, которые никогда не будут участвовать в конкурсе, и не потому, что они слабее, а потому, что по психологическому складу публичное действие для них нехарактерно, а есть те, кому оно противопоказано. Но беда заключается в том, что сегодня участие в различных конкурсах, олимпиадах – это престижно.

Когда мы говорим о здоровье детей и подростков, мы всегда должны говорить о профессиональном здоровье тех, кто этим занимается, об их уровне компетентности. Психосоциальное здоровье определяется уровнем функциональной грамотности. Человек должен знать: где, как, какую социальную роль он должен выполнять. Мы выходим в жизнь, мы должны функционировать. Если человек компетентен выполнять все функции, которые ему предстоит выполнять в жизни, то он благополучен, удовлетворен, счастлив и готов идентифицировать себя как человека своей страны.

– Как Вы оцениваете состояние здоровья сегодняшних детей и подростков, если сравнивать его с их сверстниками 30-40-летней давности. Что-то изменилось?

– Изменения разительные. Я 52 года работаю педагогом и у меня есть возможность видеть эти изменения. Хотя, честно говоря, не совсем корректно с нашей стороны сравнивать сегодняшний день с тем, что было 30-40 лет назад. Были другие социальные отношения. Советская школа – это не российская школа. И когда кто-то сегодня ностальгирует по советской школе, я всегда говорю, что это приятное воспоминание, не более. Вернуть ее в полном объеме практически невозможно. Первая проблема – это психологический и социальный статус советского и российского учителя. Я сторонник того, что когда мы говорим о проблемах школы, то в первую очередь надо говорить не о проблемах детей, а о проблемах учителей. Учитель – главная фигура в школе. Его психологическое и профессиональное благополучие определяет, как он будет учить и выстраивать отношения.

Я замечаю, как меняются дети и студенты. Каждый ребенок в советской школе к пятому классу имел четкую, хорошо структурированную, динамически развивающуюся идентичность. У него был очерчен план жизни, пускай иногда фантастичный. Он писал: я хочу быть космонавтом, посадить огород на Марсе, выращивать овощи и продавать их на нашем рынке. Какая-то девочка, которая была внешне непривлекательна, писала, что обязательно станет кинозвездой, будет сниматься в фильмах и будет лучше Инны Чуриковой. Она была эталоном. Тогда было очень много социальных эталонов для подражания. Сегодня подобные социальные эталоны отсутствуют. Идет очень сильная фрагментация общества на разные микрогруппы по имущественным, классовым интересам.

Меня больше всего беспокоит состояние интеллекта у детей. Я практически у всех, кто приходит ко мне на консультации, проверяю интеллект по известным таблицам, при помощи беседы. Интеллект значительно падает. Это заметно по характеру речи. Она стала более односложная, без причастных оборотов, сложных конструкций и это отразилось на чтении. Развитие интеллекта во многом связано с тем, сколько книг и как читает ребенок, какого содержания. Отсутствие чтения сужает мышление и возможность понимания других людей. Чтение – важный механизм психического развития, не только когнитивного. В семье нет культуры семейного чтения. Книги используются как детали интерьера.

Читать надо. Детей надо приучать читать русские народные сказки. Русская народная сказка – это прекрасная школа жизни. Потом надо переходить к сказкам, написанным замечательными русскими писателями. Ведь это же какая прекрасная социальная компетентность формируется. У меня есть пример, когда ребенка наказывали в школе за то, что он постоянно читал. Я правда ему объяснял, что не надо читать во время контрольной. Вызывали родителей и вот его привели ко мне, потом мама забрала, потому что мы с ним тоже читали, но я его учил функциональному чтению. К сожалению, мы не всегда готовы воспринять подростка читающего. Все должно быть в меру, вот поэтому чтение – очень важный вопрос. У нас сложилась такая ситуация: знание – это самое большое богатство, но мы сидим на нем и не пользуемся, это мертвый капитал. Открывая мир через литературу, открывая психологию человеческих отношений и строя свою идентичность через литературу, человек становится более прочным, более устойчивым, я бы даже сказал более патриотичным.

Кругозор стал уже. Манера общения у детей стала более погруженная в себя, отчужденная. Они вообще не выражают свои эмоции при помощи каких-то мимических действий, чаще всего можно увидеть озлобленность, оскал. Вот на это тоже надо обратить внимание.

К сожалению, родители научились адаптироваться, они уже ничему не удивляются. У нас ушла способность к сопереживанию, состраданию. Если человек не сострадает, то он не способен понять другого человека. Поэтому мне кажется у современных детей больше жестокости, отчужденности при весьма низком уровне развития интеллекта. Сегодня у детей нет потребности к познавательной деятельности. Обучение идет по принципу принуждения: не будешь учиться, не сдашь ЕГЭ. Когда есть познавательная активность, человек строит сам себя, он конструирует сам себя. Если дети советских школ имели любознательность, любопытство, интеллектуальное честолюбие, то сегодня обладание знаниями, связями используется для того, чтобы хайпануть, эпатировать. Знания очень дозированные, мышление несистемное, фрагментарное. Я делаю выводы по прямому взаимодействию с детьми. Когда я работаю на тренинге, а там вся суть в диалоге, то наблюдаю, что дети не могут сформулировать вопрос, а у них четверки и пятерки в школе. Мне кажется требования тоже очень низко падают.

На мой взгляд, сегодня учителю главное провести процедуру. А ведь отношение учителя к ученику во многом определяет уровень его интеллектуального развития. Я всегда вспоминаю своих учителей из маленькой кузбасской школы. Когда они узнали, что я хочу поступать в институт, где конкурс 926 человек на место, то они мне все предлагали помощь. Ученик был результатом определенного процесса жизни учителя, он был частью его жизни. Сегодня это производственный поток: ушел класс, зашел класс, потому что учитель во многом рассматривает ученика как средство достижения своего благополучия.

Сегодня система отношений изменилась, статус человека в обществе изменился. Дети наблюдают, когда родители приходят домой, часто разочарованные, мы становимся жертвами каких-то административных реформ. Утрата коллективной эмоциональности так или иначе отразилась на развитии детей. Мне кажется, в советское время ребенок больше ощущал поддержку, сегодня мы его выбрасываем в жизнь, предоставляем право самому решать, но правда есть другая крайность – колоссальная гиперопека во всем. Сегодня детям не хватает усилия, очень слабая волевая сфера, они быстро сдаются, раздражаются. Сегодня индекс агрессивности и враждебности во многих школах зашкаливает, но он скрыт. Поэтому мы живем в каком-то маскараде, мы показываем конкурсы, фестивали, гостеприимство, а потом начинается повседневная жизнь, где драки, конфликты, буллинг, моббинг.

– В настоящее время мы живем в эпоху осознанного родительства и детоцентричности. Как Вы оценивает этот тренд и как он влияет на развитие подрастающего поколения?

– Когда мы говорим об осознанном родительстве, мы не всегда задумываемся, что стало мотивацией осознанности. В основе осознанного родительства, на мой взгляд, лежит дефицитный нарциссизм. Многие родители переживают недолюбленность в детстве и хотят это компенсировать.

Осознанное родительство иногда переходит в жестокий психологический контроль за развитием ребенка без учета его особенностей. Существует набор характеристик, каким должен быть ребенок, вот мы его туда ведем. Мы должны создавать условия для разворачивания уникальности каждого ребенка, а не препятствовать и не создавать социальный коридор через который мама его проводит. Есть еще такая сторона, когда мы ребенка принуждаем к чему-то. Ко мне приводят детей с запросом, что ребенок не хочет ходить в художественную школу, на скрипку, на хоккей, на вольную борьбу и так далее. Я спрашиваю, а где свободное время, когда он мыслит, наслаждается общением. «Вы знаете, я – осознанная родительница, у меня есть план». Это она компенсирует свое неудачное детство.

Осознанное родительство требует очень серьезного педагогического наставника, которой будет сопровождать родителей. Я предлагаю родителям: давайте я буду заниматься вами, а вы ребенком. Получаю в ответ: нам не надо, у нас нет проблем.

Хорошая идея – осознанное родительство – но что он осознал, какие мотивы его осознания, надо помочь ему понять, что ты делаешь это не для себя, а для ребенка. Не всегда надо ребенка контролировать. Это называют иногда гиперопекой, а я называю это психологическим симбиозом. Осознанный родитель сращивается психологически с ребенком, родитель берет на себя регулирующую роль, ребенку отдается роль исполнителя, он попадает в психологическую зависимость, не осознает многие свои действия, все это держится на авторитете. Это приводит к семейным трагедиям. Нередко родители узнают, что у ребенка совсем другая жизнь, а не та, которую себе представляли родители. Ведь инциденты, которые происходят в школе, они не всегда происходят с детьми из неблагополучных семей, они чаще всего происходят с детьми из очень благополучных семей, где родители действительно очень много времени и сил отдают ребенку. Но когда это некомпетентно, я все время возвращаюсь к этому слову, то результаты могут быть плачевными. У нас нет школы, нет консультативных пунктов. Должен быть центр психологической поддержки, где родителей учат.

Первоначально надо осознать диапазон возможностей ребенка. Я всегда вспоминаю свое детство и бабушку, которая привела меня в дом культуры и спросила: «Женя, с какого кружка начнем?» А стоящая рядом методист сказала: «Пусть запишется в один и ходит». На что бабушка возразила: «Пусть пройдет все и выберет то, что ему ближе». Я ей так благодарен. Нельзя заниматься той деятельностью, которая тебе не нравится. Я танцевал, пел в хоре, лепил, мастерил, пока не нашел свое место. Поэтому осознанное родительство начинается с того, что мы создаем диапазон возможностей и предпочтений. Ребенок должен пройти через поиск, отказ, разочарование. Я поддерживаю, когда родитель хочет соучаствовать, не руководить развитием ребенка, а соучаствовать, осуществлять совместную деятельность. А когда родитель выстраивает некоторый сценарий и этот сценарий реализует, это приводит к очень серьезным проблемам в отношениях и в ментальном здоровье.

– Следующий вопрос перекликается с предыдущим. Многие дети сегодня живут в режиме полной заорганизованности и начинается это с дошкольного возраста. Как Вы к этому относитесь? Действительно это работает на благо ребенка?

– Жизнь в таком режиме ведет к преждевременному погружению в пролонгированный хронический стресс, потому что всякая организация требует мобилизации психики, а когда психика постоянно находится в мобилизованным состоянии – это сверхнормативное эмоциональное и психологическое напряжение, это приводит к дистрессу. Это разрушает организм, эти дети чаще болеют.

Сегодня организована та часть жизни ребенка, которая становится доминантной для органов образования. К сожалению, в образовательных учреждениях организованность детей рассматривается как фактор презентабельности учебного заведения.

Необходимо сочетать организованность и самоорганизованность. У ребенка должно быть право выбора построения собственной траектории жизни. А мы его постепенно выводим на уровень казармы: там есть личное время для посещения туалета и приема пищи. Дезорганизация иногда нужна, она рождает проблему. Ребенок должен сталкиваться с проблемами жизни. Жизнь – это большая драма, в которой все время надо вести драматическую напряженную борьбу за отстаивание своей позиции, взгляда, за получение каких-то благ, выгод, привилегий, которые ты сам для себя организовал. Вот тогда у тебя самоценность формируются. В организованном пространстве чаще всего формируется раздражимость, замкнутость, угрюмость, отчужденность от того, что тебя не воспринимают субъектом.

Многие родители осознанно организуют жизнь своих детей так, что там иногда некогда поменять одежду и все идет как на конвейере. Родители должны писать сценарий судьбы своего ребенка, но все время его корректировать, учитывая возможности, интересы и склонности, психодинамическую пластичность.

Сегодня организация направлена на самоутверждение. У нас больше всего страдают одарённые дети, их жизнь вся организована. Одаренный ребенок на алтарь судьбы кладет свое детство, у него жизнь вся подчинена развитию его дара. Для чего… Если он не всегда ощущает от это наслаждение.

Надо все время иметь в виду, что человека формирует и воспитывает его психику общение. Если в деятельности минимум общения, какая бы она бы не была прекрасная, она деструктивно влияет на психическое развитие, формирует туннельное мышление, ограниченность проявлений психологической функций и счастьем становится: победить любой ценой.

Надо очень серьезно посмотреть на общение, насколько ребенок включён в разные уровни и сферы свободного общения. Мы должны друг другу помогать становиться лучше. Когда мы общаемся, мы друг у друга учимся, сегодня дети мало общаются, они даже когда встречаются, то демонстрируют финансовые достижения родителей, а свободное общение с точки зрения психического здоровья имеет огромное значение, потому что там формируется осознание собственной самоценности.

– Уже не один десяток лет мы живем с различными гаджетами, но вопрос о взаимоотношениях ребенка и техники всё также актуален. Считаете ли Вы это проблемой? И что необходимо сделать, чтобы снизить градус напряженности?

– Проблемы связаны не с тем, что у детей есть гаджеты, а с тем, что мы не научили их ими пользоваться. Я сторонник того, чтобы у детей была вся техника, необходимая для их жизни и работы. Сегодня гаджеты заполняет пространство пустоты, становятся психологическим убежищем от реальной жизни, социального одиночества. Проблема есть, но она требует очень глубокого анализа.

Гаджет – это средство развития, им надо научить пользоваться, но не запрещать. А то подарят, а потом отберут, но это же травма для ребенка, я категорически против. Я сторонник самых современных достижений, какие только возможны. А для чего их изобретали? Это же тоже продукт человеческой мысли. А вот научить пользоваться – это дело взрослых.

– Игровая зависимость вошла в классификатор болезней ВОЗ. Как обстоят дела с различными аддикциями у подрастающего поколения?

– Я хочу сказать, что это не связано с игровой зависимостью, это связано с системой отношений, которые сформировались. Патологическая игровая зависимость возникает как результат нарушенных межличностных отношений в семье, деформаций характера, потому что любая форма игровой зависимости – это прежде всего деструктивная компенсация, которая возникает в связи с дефицитом признания в семье и школе. Потому что если нет у ребёнка доверия к родителям, то они для него не станут посредниками между ним и социумом.

Я признаю, что есть такая болезнь, которая называется гэмблинг, или игровая зависимость. Она внесена в классификатор международных болезней. Если бы в школе работали на выявление культурно-генетических и социально-генетических факторов, которые могут формировать игровую зависимость, ее бы не было. По крайней мере значительную часть мы бы убрали. Ведь игра – это тоже форма культурного развития. Ребенка надо учить играть. Игровая зависимость, как и другие зависимости – это следствие, причина – плохое состояние социально-педагогической деятельности и отношений в семье. Семья – это социально-педагогический институт, он функционально должен соответствовать этому, но, к сожалению, сегодня это не выполняется. Поэтому я всё время говорю, когда расширяется сеть психиатрических диагнозов, это значит что-то неблагополучно в социально-психологической сети межличностных отношений, которая должна их предупреждать. В школу должны прийти социальные психологи, которые будут готовить человека к жизни в обществе, к социальному функционированию. Игровая зависимость – это проблема, когда человек теряет контроль над своими действиями, но это проблема клинической виктимологии личности, виктимологов у нас в школе нет. Нужны аналитические центры проблем межличностных отношений в семье и школе, которые будут анализировать происходящее, давать рекомендации. Они должны быть способны обеспечить социально-психологическое сопровождение отношений в семье и школе.

У нас практически все зависимости представлены в подростковой среде, другое дело в каком соотношении. Мне кажется, что на первом месте все-таки находится интернет-зависимость, а среди всего спектра патологического подключения к интернету на первое место выступает игровая зависимость. Многие подростки, обладая травмами эмоционального разрыва в семье, когда нет близких эмоциональных контактов между подростками и родителями, ищут себе психологическое убежище, и вот это психологическое убежище, где он может выстроить те отношения, которые его наиболее устраивают, ему предоставляет сегодня современная интернет-игра. Люди, которые создают компьютерные игры, очень хорошо знают психологию лишенного социального признания в семье и школе подростка. Сегодня интерес к психологии больше всего наблюдается у людей, которые заинтересованы использовать подростков как потребителей, как объект манипуляции.

Зависимости чаще всего связаны с тем, что там подросток получает удовлетворение, наслаждение процессом своей деятельности. Мы все время забываем, что подросток делает что-то охотно, если эта деятельность приносит ему наслаждение. Когда учителя-предметники жалуются мне, что трудно удержать внимание, то я обращаю внимание на сам процесс работы на уроке. Он не всегда приносит радость. У ребенка чаще всего прагматическая зависимость: получить побольше баллов, выиграть на каком-то конкурсе, получить льготы при поступлении в вуз на бюджет.

В игре на первом месте – экзистенциальное наслаждение, то есть наслаждение самим процессом жизни. Когда мне родители рассказывают, что ребенок по 8-10 часов не встает из-за компьютера, то я говорю, что есть очень серьезная проблема в системе отношений. Мы в оценке состояния проблем подросткового возраста очень мало уделяем внимания родительско-детским отношениям, отношениям с педагогами. Отношения – это питательная среда, базис, на котором вырастает или не вырастает зависимость. Зависимость – это компенсация неудовлетворенности эмоциональной, социальной, но и самое главное – дефицит признания. В подростковом возрасте как никогда нужно удовлетворять этот дефицит. Самое интересное, что признание относится к потребностям раннего детского возраста. Это говорит о том, что он не удовлетворил эту потребность, она у него фрустрирует, накапливается энергия неудовлетворенности, он переходит в среднюю школу, в старшую школу и выгорает. Интернет-зависимость выступает в роли компенсатора эмоционального выгорания, но в то же время налицо факт формирования «цифрового аутизма». Общение в игровой интернет-среде меняет эмоциональное контактное общение, это очень сильно отражается на психическом развитии и самое главное на коммуникативном развитии. Мы сегодня можем говорить о коммуникативных патологиях развития. Многие подростки разговаривают односложными предложениями. Тест школьной тревожности Филлипса часто показывает, что подросток все время живет в страхе не соответствовать ожиданиям учителей, родителей и это тоже является стресс-фактором, который толкает его в интернет. Я все-таки на первое место ставлю интернет-зависимость, потом идет алкогольная зависимость. У подростков довольно распространено потребление пивного субстрата в различных формах, различных коктейлей, вино-водочной продукции. На третьем месте наркотическая зависимость. На задний план уходит экстремальная зависимость, связанная с экстремальными видами спорта и поведением.

Все интенсивнее становятся заметны признаки экзистенциального вакуума у детей. Он проявляется в скуке, апатии. Это в какой-то мере оттягивает их даже от зависимостей, у нас в городе ходит очень много отчужденных от жизни подростков. Сегодня на смену зависимостям приходит синдром публичного одиночества. Когда будет очередной подъем волны коронавируса, можно будет наблюдать публичное одиночество дома. Когда вся семья в изоляции, но каждый сам по себе. Когда я беседую с подростками, то спрашиваю: «У вас большая квартира?» Мне отвечают: «Нет, у нас маленькая однокомнатная квартира, но у каждого есть свой угол». Эти вопросы не поднимаются, но они очень серьезно говорят о психическом здоровье молодого поколения. Потому что мало кто обращает внимание, что социальным психологическим механизмом, который обеспечивает психическое развитие детей и подростков и вообще поддерживает психическое здоровье человека, является общение, живой контакт. Общение играет колоссальную роль. Мы все время забываем, что создавая какую-то благоприятную материально среду, мы тем самым обедняем коммуникативную среду.

Зависимости будут развиваться, потому что компенсаторное поведение всегда возникает, в нем существует потребность. Я думаю, что в ближайшее время опять активизируются различного рода секты религиозного рода, экстремистские организации. Потому что всегда, когда наступают какие-то кризисы межнациональных отношений, межгосударственных отношений, активизируются те, кто хочет завоевать умы подрастающего поколения. Особое внимание родителей хочется обратить на бесплатные тренинги личностного роста. Необходимо четко понимать, кто и чему там учит.

Нахождение в интернете должно быть для нас зоной особого внимания. Мы должны знать, что ребенок там делает, с кем он общается, как он общается, какой он выходит оттуда. Потому что не секрет, что длительное пребывание в замкнутом пространстве в отсутствии эмоционального эмпатического общения приводит к росту агрессивности, враждебности, озлобленности, а с другой стороны – зависти. Она смешивается с агрессией, возникает состояние бессильной агрессии. Жажда мести из простого ворчания, каких-то мелких пакостей может перерасти в стратегию жизни. Мы не работаем с детьми, не ведем мониторинг эмоционально-психологического состояния, не рассматриваем зоны внимания подростка. Мы никогда не оцениваем состояние развития подростка, исходя из его ментальных потребностей.

Как я говорил выше, сегодня мало читают. Желание самому разобраться в чем-то, желание погрузить себя в литературу, найти ответ для себя, отсутствие ментальной независимости порождает потребность попасть в зависимость от человека или от технического средства. Например, мы мало говорим о психологии интровертов. Это люди, которым очень трудно адаптироваться в системе коммуникации, у них своеобразные стили общения, часто отвергаемые, непринимаемые. Мы пропускаем эти вещи, вот когда ярлык, стигма появляется, то ребенок уходит в себя, он начинает переживать, потому что его отторгают.

Триггерами зависимости могут быть различные обстоятельства жизни, но самый главный – это отношение родителей, учителей и друзей к подростку. Эти отношения переживаются каждую минуту, он все время ищет удобный для него статус, он все время хочет обрести ту идентичность в группе, школе, классе, семье, которая бы больше соответствовала его представлению о самом себе. Мы об этом очень мало говорим, вести разговор становится все труднее и труднее, все время у окружающих желание оттолкнуть другого. Взрослый отнесется к этому спокойно, а подросток может взорваться, он может вести себя непредсказуемо. Сегодня назревает эпоха неуправляемых зависимостей от собственной незрелой психики. Очень важным триггером зависимости является недоверие. А в игре подросток сам выстраивает сценарий, подбирает ход, там никого не надо проверять на доверие, он сам становится хозяином своего времени, своих отношений.

– Последние годы специалисты отмечают, что у подростков стало «модным» ставить себе диагнозы: депрессия, биполярное расстройство и так далее. Это такая игра или сигнал взрослым о своем физическом и психологическом состоянии?

– Это стенка, которую выстраивает между собой и взрослыми подросток. Он берет то, что ему навязывают взрослые. Сегодня те, кто приходит ко мне на консультацию, уже с пятого класса ставят себе депрессию, классифицируя ее по видам. Быть больным выгодно. Это стена: отвяжитесь от меня, у меня депрессия. Он манипулирует таким образом, это говорит об социальный приспособляемости. Больной всегда вызывает снисхождение. У меня был один мальчик, который мне чуть ли не всю психиатрическую энциклопедию рассказал.

Они просто таким образом отгораживаются, не пуская в свой внутренний мир. Самое страшное, что подростки закрыли внутренний мир для внешнего взаимодействия, они не раскрывают себя даже родителям. В последнее время в «моде» биполярное расстройство. Эдакие качели: сегодня фаза эйфории, потом наступит фаза депрессии, подавленности. Мне одна пятиклассница заявила: «У меня ингибиторный стиль общения». Об этом не в каждом учебнике по психологии прочитаешь. Родители этим пользуются. Она не выходит к доске, отвечает только письменно. «Я не хожу в театр, потому что у меня социофобия». Продолжать можно до бесконечности.

– Родители и педагоги отмечают, что у детей и подростков большие проблемы с мотивацией. Что с этим делать? Как поддержать ребенка и найти пути выхода из этой ситуации?

– Я всегда удивляюсь, когда мне задают вопрос: как у ребенка сформировать мотивацию. Мотивация – это ментальная деятельность. В основе каждой мотивация должна лежать потребность.

Сегодняшняя гиперопека и огораживание подростка от реальной жизни приводит к тому, что у него сворачивается спектр потребности. Потребность всегда активирует, она предполагает приложение каких-то усилий. Сегодня родители реализуют через ребенка свою потребность быть значимыми. Я часто слышу на консультациях, в основном от матерей: «Я для него сделала всё». Вы сделали для него самое страшное: вы не дали ему возможность пережить потребностное состояние, поэтому о какой мотивация может идти речь.

Сегодня смысл жизни заключается в том, чтобы на первом этапе окончить школу с высшим баллом и поступить по возможности на бюджет, даже если профессия не нравится. А потом наступает тупик. Нет потребности в чем-то, в каком-то пути, деятельности и постепенно утрачивается вообще смысл жизни. Мы не должны закрывать глаза на то, что чаще всего суицидальные наклонности у подростков возникают тогда, когда они понимают бессмысленность своей жизни. Им кажется, что они все попробовали, у них все есть, родители не жалеют средств, чтобы удовлетворить все запросы. Подросток чаще всего свою жизнь выстраивает как эскапистское путешествие: это уход от проблем. Мама говорит: «Я пока жива, я все для тебя сделаю». А что будет тогда, когда ее не станет.

Так получилось, что моя мама умирала на руках своей младшей сестры. Мне было очень интересно, что она говорила в последние минуты своей жизни. А она сказала, что умирает спокойная, потому что не волнуется за меня, что я без нее не пропаду, потому что она подготовила меня к жизни. У нее было чувство выполненного долга. Я часто это вспоминаю и для меня это стало смыслом моей жизни: я тоже хочу, чтобы мои дети не были зависимы от меня.

Межличностная зависимость проявляется чаще всего между мамой и ребенком, папы реже в это включаются, хотя сегодня есть тенденция увеличения доли родителей – социальных доноров, которые «пишут сценарии жизни». Подростку ничего делать не надо, сценарий написан, роли распределены, декорации закуплены, осталось только поднять занавес и судьба будет сыграна. А ему это неинтересно, это не его роль. Нет интереса к жизни, возникает апатия, потому что мы отучили человека проявлять усилия в достижении какой-либо цели. Например, папа говорит сыну: «Давай возьмем лопаты, поедем на дачу, поработаем». И тут возникает мама: «Какие лопаты? Ребенок надорвет спину, будет всю жизнь мучиться. Сам поезжай». Эти конфликты формирует межличностные зависимости. Он не сможет мотивироваться, у него атрофирована способность к мотивации, потому что нет потребности.

Я задаю вопрос взрослому парню: «Почему ты с мамой поссорился?» Получаю ответ: «Вы представляете, она задержалась у подруги, а я что должен голодный сидеть». Спрашиваю: «А ты можешь себе какую-то элементарную еду приготовить?». В ответ: «Я живу с матерью, я не должен». Это говорит мне 12-летний подросток, который прибежал к своей тете, схватил маму, устроил истерику. Они вызвали скорую, потому что думали, что у него какие-то проблемы с психикой, а он просто есть хотел.

Сегодня очень много говорят о предметной компетентности, универсальных учебных действиях, но не говорят о функциональной компетентности, которая помогает жить в обществе, выполнять различные социальные роли. Жизнь превращается в нескончаемый грустный сериал. Нет борьбы. Сегодня битва идет за то, чтобы вырвать у родителей больше средств на покупку чего-то, а не заработать самому. У нас много подростков, которые работают, но они стесняются об этом говорить, потому что быть бедным становится неприлично.

Апатия заключается в том, что нет долгосрочных целей, нет перспективы. Мы говорили о заорганизованности, спонтанность, которая рождает какой-то импульс, желание, постепенно уходит. Должна быть установка, что я могу, она определяет самооценку человека. Сегодняшняя ситуация рано или поздно может привести к самому страшному в психическом здоровье человека: к утрате способности понимать, что такое счастье: когда ты достигаешь поставленной цели, преодолеваешь, выходишь за пределы собственных ограничений. А счастье за счет другого вызывает скуку. Мы сегодня счастье понимаем: он обманул. Поэтому мошенничество, протекционизм. Они становятся системой ценностных регуляторов. Поэтому скука, когда вроде бы всех обманул, все достал, но чего-то не хватает, все уже приелось.

Художественные фильмы, которые сняты даже при поддержке министерства культуры, они не дают ценностный ориентир. Я уже молчу о том, что когда происходит какое-то несчастье, то люди не стремятся оказать первую помощь, все стремятся снять на телефон, выложить в сеть.

Родители не понимают, что им тоже нужно усилие проявлять, с ребенком надо общаться. Надо не задаривать его, не огораживать от дурного влияния улицы. Самый распространенный механизм воспитания – это отобрать гаджеты, чтобы заставить ребенка что-то делать. А он не будет этого делать. И это не только у нас, но и в других странах. Скука она будет до тех пор, пока подростки не будут испытывать потребность, а задача взрослого помочь ему смотивироваться на реализацию этой потребности. Для меня мотивация – это всегда осознание возможности удовлетворить потребность через собственные действия, какие бы они ни были, но собственные. Если они социальные, то ты должен понимать свою ответственность за это, если они социально значимые, то ты должен понимать вознаграждение, социальное признание, которое ты получишь, а можешь и не получить.

Скука и апатия программируются системой семейных, педагогических и социальных отношений в обществе. У нас сегодня детоцентризм патологический. Сегодня многие родители следят за гигиеной тела своих великовозрастных детей. У нас беда заключается в том, что ни родители, ни учителя, ни школа как образовательная организация, не берут на себя ответственность за психическое здоровье. Мы все время беспокоимся о биологическом развитии, мы следим за собой, за телом, за успеваемостью, мы считаем, что оценки определяют качество развития личности. Нет, и дети это понимают, им неинтересно учиться, они не видят в этом смысла. Наверное, это уже социальная проблема интереса к жизни.

Что общество дает? Оно дает возможность прокрутиться как-то, а вот выстроить какую-то траекторию поступательного развития нет. Если поднимать эти вопросы, то они должны быть каждодневными, в коллективном разуме, и постепенно могут появиться ответы. Но в первую очередь каждый родитель должен взять на себя ответственность за неудачи своего ребенка. Неудачи говорят о нездоровых семейных отношениях. Все имеет причинно-следственную связь, а начинается все с отношений. Именно в них формируется «Я», потребности, возможности, мотивация. А если этого нет, то скука будет процветать.

– Выше Вы уже говорили, что градус агрессии в обществе нарастает. В средствах массовой информации много историй про конфликты детей и подростков, зачастую с участием родителей. Каково решение этой проблемы?

– Подростки и дети всегда проявляют определенную агрессию, но рост агрессивности говорит о снижении уровня развития эмоционального интеллекта. Жестокость и агрессивность возникает тогда, когда тормозится развитие эмпатии. Мы не развиваем способность к состраданию. Нужно время, чтобы пережить ситуацию невозможности, найти путь выхода. Мы не учим этому. У нас дети не умеют понимать эмоции другого. Чтобы понять другого человек, надо понять его эмоции.

Мы говорим о нарушении психического развития, когда происходит недифференцирование «Я», когда эмоция вплетается в мышление, когда человек не думает, а сразу идет эмоция гнева, злости, ненависти. Сегодня очень много издевательств, мы говорим о буллинге, но некоторые путают буллинг и моббинг. Буллинг – это всегда персонифицированная травля, когда какой-то лидер организует травлю другого подростка в школе. Но есть педагогический буллинг. Есть, к сожалению, учителя, которые травят детей. Когда учительница говорит ребенку: «Тебя класс травит, потому что ты не можешь приспособиться, правильно они тебя наказывают, нельзя жить отдельно от класса». А он не может приспособиться, разделить их ценности.

Мы часто стравливаем детей. Иногда даже братьев и сестер. Жестокость и агрессивность дает ощущение власти над другим, она скрывает ощущение собственной неполноценности. У нас очень часто в школе, в семье используются приемы подавления: «Да куда тебе», «Да что ты там». Поэтому идет самоутверждение через драку. Конкурсы и состязания чаще всего бывают предметом ненависти, зависти, травли. Особенно ребят, которые занимаются эстетическими видами деятельности, например, бальными танцами. Мне один мальчик рассказывал, как его заставляли в столовой танцевать во время обеда. Это унижает.

А когда мы говорим о моббинге – это коллективная травля. Ребенок становится изгоем класса или школы, каждый вносит свою лепту, начинается игра, кто больше. Мне мальчик рассказывал, что над ним издевалась вся школа, потому что он не вырос, у него была физиологическая проблема. Я на различных курсах предлагаю проводить по каждому факту агрессии глубокий педагогический совет психологов и социальных педагогов города, района. Судьба каждого ребенка – это отражение тех отношений, которые сложились в школе и дома. Мы все время говорим о количестве баллов, но не говорим об эмоциональной недоразвитости, эмоциональной незрелости. Некоторые используют агрессию как компенсацию чувства разочарования в самом себе. Мы не анализируем эти случаи. Агрессор – это тоже жертва, жертва культурно-психологического дефекта развития. Социальные педагоги вообще не хотят об этом слышать, а это их прямая задача – социализировать агрессора. Педагог ходит и смотрит условия жизни: холодильник проверяет, какая кровать. Какая разница, он может спать на роскошных шелковых простынях и совершать преступления.

Сегодня агрессия – это явное проявление дефекта социально-педагогической деятельности образовательных учреждений. Педагогические действия – это драматическая борьба с сопротивлениями необходимости психосоцильному развитию ребенка, социально-педагогическая борьба за него самого, но она не должна носить агрессивный антагонистический характер. Эта борьба требует огромных усилий. Школьный учитель думает, что ему надо пройти программу, потому что она тяжелая, а не про то, какой след она оставит в душе ребенка. Агрессия – это результат многослойных просчетов в социальной, психологической и социально-педагогической деятельности семьи и школы. Что-то случилось, избили кого-то за гаражами, мы не анализируем, а сразу ищем виновного, как его наказать. Это уходит, но все равно выходит потом в другой форме, в другом возрасте. Если бы мы разобрались с родителями, учителями, потом с подростками из разных классов, провели работу большую над этим, тогда был бы результат. Но для этого нужно целенаправленно понимать свою функциональную обязанность, а у нас если что-то случилось, то на первом месте документы, которые надо заполнить. Когда качество работы определяется документами, то педагог бросает детей и начинает заниматься документами.

Произошел серьезный ценностный сдвиг. Мы всю ответственность направили на школьников, а это уже называется виктимблейминг – обвинение жертвы. Они – жертвы дефекта социализации. Психологический мир ребенка – это мир, наполненный эмоциями и там должны быть конструктивные эмоции, эмоции поддержки, сочувствия. Мы убрали эти психологические процессы из школы.

Когда происходит какое-то событие, надо все время анализировать отношения, технологии психолого-педагогической поддержки и сопровождения, развития детей, но для этого нужен непрерывный анализ. Агрессивность – один из важных факторов того, что в школе и семье нет эмоциональных связей. Ребенок, воспитанный в эмоционально благополучной семье, никогда не будет агрессивным, он будет сострадать другому, прежде. чем ударить, он почувствует боль. Социализация вся строится на сопереживании, соучастии, содействии. Сегодня в школах распространен педагогический газлайтинг, когда мы ребенку доказываем его умственное несоответствие статусу школы. Это педагогическая сегрегация, которая тоже вносит свою лепту в развитие агрессии. Я – не сторонник разбирать, кто виноват, надо смотреть, что привело к этому.

Виноват тот, который ударил, но за его спиной стоят те, которые не ударили, но помогли сформироваться этому удару. Они заложили в сознание матрицу отношений: надо наказывать всех, кто не похож на меня. Она формируется через отношения, через снисходительность, улыбки, ухмылки.

– Как пандемия повлияла на состояние здоровья участников образовательного процесса?

– Одним из последствий коронавируса является нарушение психических функций. Когда человек заболевает коронавирусом, он живет в состоянии глубокого и долгого страха, это поднимает фобические пласты сознания, может привести к паническим атакам. Рано или поздно мы будем говорить о постковидном психологическом расстройстве. То, как это показывается в СМИ, приводит к тому, что после заболевания многие страдают тревожными расстройствами. Мы не формируем психологическую готовность к болезни. Любой врач скажет, что в переживании болезни огромное значение имеет психологическое состояние человека. Рано или поздно паническими расстройствами будут заниматься психиатры. А над тревожными расстройствами могли бы поработать психологи.

Если говорить о ковиде с позиции дистанционного обучения, то здесь можно говорить о возникших коммуникативных разрывах. Обучение без эмоционального контакта – это всегда простая коммуникация. В педагогическом процессе очень важно общение глаза в глаза. Через интернет общение теряется, оно по времени сворачивается, а самое главное – нет контакта. Мы очень много потеряем. Надо восстанавливать клубную форму социально-психологической реабилитации коммуникативных патологий. Сейчас коммуникативный голод и желание эмоционального общения будет расти.

Ковид разделил людей на тех, кто за прививки, и тех, кто против. Это формирует межличностные конфликты. Конфликтность возросла очень сильно и это приводит к определенному эмоциональному выгоранию. Необходимо разрабатывать программы эмоциональной реабилитации и коммуникативной адаптации к постковидному периоду жизни.

Необходимо проанализировать происходящее с учителями. Когда мы говорим о проблемах школ, то зачастую забываем, что учитель тоже человек, что он несет это все на себе. Нужны центры социально-психологической реабилитации и поддержки для учителей, мы должны о них заботиться, а они позаботятся о детях. Надо заняться родителями. Ковид пока не оценен с точки зрения эмоциональных потерь, конфликтов, апатий, самоубийств.

– На что стоит обратить внимание родителям и педагогам, чтобы ребенок развивался гармонично?

– Сегодня всем участникам образовательного процесса необходимо обратить внимание на виктимологические теории оценки психического здоровья. Психологическое здоровье ребенка требуется рассматривать с позиции его социально-психологической уязвимости. Необходима программа по снижению социально-психологической уязвимости ребенка. Это вопрос национальной безопасности, государственной политики и судьбы каждого человека. Уязвимый человек будет все время становиться жертвой манипуляции.

Психологи должны переходить на превентивную психологию, а для этого надо более внимательно работать, оценивая поведения ученика с позиции адекватности, невзирая на симпатии и антипатии. Это позволит перейти на более высокий уровень организации работы.

Все, о чем мы говорили выше, говорит о том, что под угрозой жизнеспособность целого поколения. Агрессивность, снижение эмпатии, уход в интернет, коронавирус – это факторы, которые снижают жизнеспособность человека. А это способность осуществлять регуляцию собственных действий, быть самостоятельным, независимым ни от кого человеком, умение самому решать свои проблемы.

Профессиональному сообществу необходимо выстраивать проблемоцентрированную педагогику. Необходимо обучать решать проблемы: от урочных (предметных) до социальных. Я бы советовал обратить внимание на функциональную грамотность.

Нужны центры социально-психологического развития учителей и родителей. Нельзя их оставлять один на один со своими проблемами, это приводит к ошибкам, они все время опираются на прошлое системы. Это уже не может быть мерилом, надо смотреть на реальность такой, какая она есть, надо ее оценивать и с ней работать.