А на подъём душа легка и палая листва

Осенний день сегодня хмур,

но снега нет пока,

из лужи дворник на бордюр

сметает облака.

 

Природу зря не упрекай

за то, что ты устал,

а на подъём душа легка

и палая листва.

 

Немало было на веку,

но снова в хмари ждёшь,

что разлинует под строку

окно весенний дождь.

 

Поднялся голубь выше крыш –

и горизонт осел...

смеясь, о чём-то говоришь,

и день не пуст совсем.

 

Рябины кисть и снегири целованы зарей

Под вечер клён на костыле

морозами пугал,

на чистой белой простыне

уляжется пурга.

 

И пять берёзовых свечей

осветят грани крыш,

вчерашний день до мелочей

сегодня повторишь.

 

Повиснет веток бахрома

за складками гардин,

большая долгая зима

страшна, когда один.

 

А время, что ни говори,

то миг, то век – порой...

рябины кисть и снегири

целованы зарей.

 

Осень берёзовой люстрой сумрак осветит ночей

Бликами жёлтые листья

с ивы – на дремлющий пруд,

алость рябиновой кисти

скоро дожди расклюют.

 

Годы осыпались галькой

на перепутье версты,

две любопытные галки

свитки считают листвы.

 

Серые будни и морось

не превратятся в печаль,

ливень серебряный волос

вновь распустил по плечам.

 

Не торопи, если грустно,

время прилёта грачей...

осень берёзовой люстрой

сумрак осветит ночей.

 

В небе белую пену гуси взбили крылом

Ни разбитое блюдце,

ни себя не жалей,

листья-бабочки бьются

в паутине дождей.

 

Под ночное стаккато

вспоминай, как любил,

капли летних закатов

стынут в гроздьях рябин.

 

Не оставишь всё прежним –

без тоски погрусти,

серебро не удержит

лист кленовый в горсти.

 

И прими перемену

и в судьбе, и в былом...

в небе белую пену

гуси взбили крылом.

 

И гроздья спелые калины до жара солнце раскалило

Ещё не гонит осень лето,

и тень плетёт узор из света,

и гроздья спелые калины

до жара солнце раскалило.

 

Потом слова и взгляд усталый,

и утром в синеве растает

вчерашний день, косяк гусиный

и то, что у судьбы просили.

 

Не проживёшь ушедшим маем –

грустим, горюем, понимаем,

слеза заката каплей алой

на куст шиповника упала.

 

Душа не знает, что удержим

мольбой, молчанием, надеждой...

и переплёт оконный крестит

не сумерки, а тех, кто вместе.

 

Рыжий месяц бородкой прижался к макушке

Час сумерек – отдых короткий,

успей досмотреть свои сны,

пока рыжий месяц бородкой

прижался к макушке сосны.

 

Когда от бессонницы горькой

сбиваются простыни в ком,

смотри, как на пламени зорьки

сгорает звезда мотыльком.

 

Пусть время и славится прытью,

а осень любви не по мне...

июль позолоченной нитью

узоры плетёт на стене.

 

Небо через веток сито цедит в лужи синеву

Мать-и-мачеха в овраге,

грач во фраке – важный лорд,

лист исписанной бумаги

принял нашу грусть на борт.

 

Накопилась лет усталость,

не смахнуть рукой, как пыль,

а кораблик поднял парус,

покачнулся и поплыл.

 

Голуби за нами – свитой,

сон январский наяву –

небо через веток сито

цедит в лужи синеву.

 

Время – это миг, по сути,

встал малыш – старик присел...

а любовь и вёсны крутят

наших судеб карусель.

 

Шлейфом белая позёмка тянулась за ночным прохожим

Ушёл февральский день в потёмки,

утешил истиной расхожей,

и шлейфом белая позёмка

тянулась за ночным прохожим.

 

Качали ветки сумрак вязкий,

где сеял снег фонарь сквозь сито,

твоей душе хотелось сказки,

а не обыденности быта.

 

Молчали оба и попутно

теней смотрели пантомиму,

и знала ты – проснёшься утром

и смутным сном припомнишь зиму.

 

Рассветы зазвенят ручьями,

напрасно хмурилась сердито...

и старый клён, скрипя плечами,

дотащит солнце до зенита.

 

Берёза прятала колени от жёлтых взглядов фонаря

Узоры наносили тени

на холст белёный февраля,

берёза прятала колени

от жёлтых взглядов фонаря.

 

А ветка клёна через серость

тянула тоненькую нить,

и было грустно, и хотелось

о тёплом лете говорить.

 

Трамвая скрип, прохожих топот

и поцелуи у перил,

под ореолом солнца тополь

над нами золотой парил.

 

И поднимался столбик ртутный,

и уносил тоску ночей...

узнал сугроб морозным утром –

в его груди стучит ручей.

 

А звёздная пыль превращается в хлопья

Закатное солнце окрасило охрой

соседнего дома последний этаж,

без свежего снега сугробы усохли

и портят красивый январский пейзаж.

 

У окон к пяти появляется вечер,

и тени спешат поудобнее лечь,

сдувает в заснеженном скверике ветер

пылинками звёзды с берёзовых плеч.

 

В домашнем тепле разговор не торопим,

без грусти припомнится, что утекло,

а звёздная пыль превращается в хлопья

и стайками бабочек бьётся в стекло.

 

Сугробы к земле прижимаются грудью,

ночные метели поют про любовь...

и утром на белом напишутся судьбы

затейливой вязью глубоких следов.

 

Белыми нитками снега осень сошьёт вечера

В парке печалится ясень –

сумрак, аллеи пусты,

ворон в монашеской рясе

свитки считает листвы.

 

Время устало от бега –

всё по часам, как вчера,

белыми нитками снега

осень сошьёт вечера.

 

В памяти жухлых растений

солнце, дожди, синева,

я по разлукам рассеял

горькие наши слова.

 

Станешь зимующей птицей –

чувства былые вернём...

знает душа, чем роднится

ветреный март с ноябрём.

 

Букетик астр в стеклянной вазе

Осветит хмурый день не солнце,

берёза – язычками свеч,

ветрам с утра уже неймётся

стряхнуть листву с кленовых плеч.

 

Дубы, мерцая старой бронзой,

прозрачность сторожат аллей,

на разговор потянет слёзный –

и укори, и пожалей.

 

Рябины гроздь на голой ветке

и окна цвета янтаря

дожди рисуют на виньетке

в открытой книге октября.

 

Букетик астр в стеклянной вазе

хранит тепло любимых рук...

и ты не верь избитой фразе,

что жёлтый – это цвет разлук.

 

С тобой напишем после запятой

В листве берёзы больше желтизны,

в осенних днях немного новизны,

дожди с утра вечерний сумрак ткут

и цену поднимают на уют.

 

Поплачься, только в память не неси

больной румянец на щеках осин,

свои печали, голой ветки дрожь,

цветок увядший и чужую ложь.

 

Когда грустишь, со мной поговори,

как капли солнца цедят фонари

и как красив на вид со всех сторон,

отлитый октябрём из бронзы клён.

 

Дорожки стелет палая листва,

со временем всё станет на места...

с тобой напишем после запятой –

не осень жизни, возраст золотой.

 

Сусальным золотом берёзы покрыли мокрые аллеи

За улетевшими стрижами

на тёплый юг собрались гуси,

и дождь в осенние скрижали

вписал строку о нашей грусти.

 

Вставляет утро в рамки окон

свои неброские пейзажи,

печали разошлись по строкам,

надежды остаются блажью.

 

А журавли, срывая голос,

опять наобещают встречи,

лучом закатным гладиолус

осветит бесконечный вечер.

 

Мы, как несрезанные розы,

роняя лепестки, сомлели...

сусальным золотом берёзы

покрыли мокрые аллеи.

 

Мы – две паутинки в осеннем саду

Сложились недели – и август прогнал

нас снова на те же круги,

и жёлтые ветки – последний загар –

на плечи берёзы легли.

 

А листья на крик журавлиный спешат,

взлетают и падают ниц,

потянется в небо и вспомнит душа –

она из зимующих птиц.

 

Поплачься – сегодня с судьбой не в ладу,

молчанием нас не трави,

мы – две паутинки в осеннем саду –

спасёмся на ветке любви.

 

Морщинки печали и наши лета

про чувства угасшие лгут...

монетку луны на удачу ветла

бросает в темнеющий пруд.

 

Голубой забьётся жилкой ручей под белой кожей льда

Метёт метель вторые сутки,

от серых дней срываясь в крик,

увидишь – на синичьей грудке

навек остался солнца блик.

 

Сугроб у наших окон пухнет,

к худой берёзе льнёт плечом,

вечерний разговор на кухне

о сокровенном, ни о чём.

 

Не знают, падая снежинки,

их воскрешение – вода,

и голубой забьётся жилкой

ручей под белой кожей льда.

 

Неделя-две и все ракиты

напьются серебра реки…

как наши судьбы перевиты,

узнай касанием руки.