Внимательно прочитал эссе классных руководителей, в котором они рассуждают о так называемом поколении «Z». Понравилось, что практически все авторы искренне озабочены состоянием воспитательной работы с молодежью, учащимися школ, прежде всего. Но, на мой взгляд, обозначение поколений, какими-либо математическими символами или «Х» или «Z» уводит нас в сторону от существа вопроса. Объясню, почему так считаю.

Дело в том, что каждое новое поколение вырастает, впитывая только то, что в него вкладывается. Условия же, которые окружают ребёнка, в том числе и обеспеченные техническим прогрессом, играют только ту роль, которую на них возложило общество.

Совсем недавно на встрече с юными читателями мальчик подарил мне свою книжку, которую издали родители. Хорошая книженция, в твёрдом переплёте с иллюстрациями, сделанными самим автором. В книге собраны стихи, сказки, проза ребёнка – все сотворённое им в возрасте от 5 до 8 лет. Сейчас хлопец учится во втором классе. Хорошее дело? Несомненно. Но вот во время вручения его одноклассник делает ему предложение: «Давай, ты будешь писать, а я буду иллюстрировать. Книги продадим. Деньги пополам».

Мне трудно представить такой разговор в моем детстве. Всё что угодно готов предложить: восхищение – «Ух, ты!», помощь – «Давай я тебе помогу с картинками». Даже зависть – «Конечно, его родители могут, а мои нет». Коммерческой жилки у нас не было. Только на сравнении условий формирования поколений можно понять, куда нам следует направлять свои усилия. Самой большой проблемой в наше время в воспитании детей была «улица». Дворовые компании занимали всё свободное время подростков, поэтому общество старалось направить ребятишек в спортивнее секции, различные кружки, художественную самодеятельность. Правда, этому мешала героизация воровской жизни со стороны большей части творческой интеллигенции в песнях, стихах и даже кинофильмах.

Теперь, со свободным временем, с «улицей» нет проблем. Ребёнок готов часами сидеть дома, был бы у него гаджет. Поэтому они поколение «Z»?

Кстати, я где-то прочитал, что «цифровые гуру» не дозволяют своим чадам заниматься изобретёнными ими техническими чудесами. А вот со стороны государства я не вижу грандиозных усилий по созданию программ, способных по-настоящему увлечь ребятишек с помощью этой техники полезным развивающим делом. Нет чётких, ясных программ и по блокированию электронного мусора – всякого вида стрелялок, пустых игр и т.д. и т.п.

Радует меня, что есть учителя, в том числе молодые, которые считают, что детство – это не подготовка к жизни, а сама жизнь, да ещё и самая важная, самая ответственная.

Мне искренне кажется, может быть я ошибаюсь, поспорьте со мной, но самая важная составляющая работы классного руководителя – это организация участия ребят в различных конкурсах, викторинах – литературных, художественных, театральных, спортивных; это встречи с жителями умного Новосибирска – учёными, писателями, инженерами, артистами, врачами, теми, чьё слово может войти в душу ребёнка; это организация участия детей в полезных делах, например: превращение школьных территорий в образец красоты, создание школьной или семейной летописи, внимание к старшим поколениям; это личный пример активной жизненной позиции, искренности и благородства, высокой мечты, всепобеждающего добра; это тесный, искренний контакт с родителями, содружество во имя детей.

Я считаю, что лучшее название поколениям – это «Поколение, которое вырастили, воспитали МЫ». Давайте делать то, что должно, то, к чему лежит наша душа, и может быть нас назовут «самым классным-классным».

P.S. Предлагаю тему следующего эссе: «Похвала – лучший стимул для каждого ребёнка». Вот Лев Толстой утверждал, что похвала сделала его большим писателем. А что сотворило наше доброе слово, наша радостная улыбка, поцелуй в маковку?

Возвращаясь к математике, напомню, что ноль, умноженный на ноль, может быть равен любому числу, но и любое число, помноженное на ноль равно нолю. Результат нашей производной зависит и от нас, лично от каждого.

В. Шамов, писатель,

Вице-президент Гуманитарно-

просветительского клуба «Зажги свечу».

Добавляю к сказанному свой маленький рассказик, в подтверждение искренности.

Два разных дня

I

Вечерело. Я свернул за угол старого, 1860 года постройки, вросшего в землю, одноэтажного каменного здания школы и оказался на улице Красной. Напротив, через высокую шоссейку, с глубокими кюветами по бокам, в окнах когда-то купеческого, тоже одноэтажного дома из разноцветного кирпича, приспособленного теперь под начальную школу, горел свет. Было видно, как пожилая техничка выжимала половую тряпку, наклонившись над ведром с водой. Пронзительный ветер дул вдоль улицы, забирался под зимнее пальтишко на ватине, так и норовил сорвать простенькую шапку-ушанку. Страшными штыками, устремлёнными в небо, показались новые кирпичные стены, пристроенные к школе. Ещё не было крыши над ними, окна зияли пустотой. Темнота быстро охватывала город. Старый, двухэтажный дом на противоположной стороне улицы, чуть наискосок от пристройки, был мрачен от времени. Тусклый свет из окна на втором этаже, высвечивал местами треснувшие старые, потемневшие брёвна. Ни одного фонаря не было на этом участке улицы, только где-то впереди, на площади, на столбе из стороны в сторону моталась лампочка Ильича, кое-как закреплённая проволокой на деревянном покосившемся столбе.

Вроде бы, самое время завязать верёвочки шапки под подбородком и рвануть, что есть духу домой.

Но душа моя пела. Нипочём мне была снежная падера, вечерняя мгла и грозный лай собак, за тесовыми воротами домов земляков, что подстроились к старой деревянной глыбе. Не испугал меня и грохот сорванной ветром ставни со второго этажа, давнего свидетеля былых времен. Мне четырнадцать лет. Я первый раз провожал домой симпатичную мне девочку. Я видел перед собой только её большущие глаза, ощущал теплоту маленькой, нежной руки. Мир был прекрасен.

Над калиткой рядом с тесовыми воротами загорелась лампочка. Со двора на улицу вышла женщина, одетая в серое, старое, огромное мужское пальто. Голова её была покрыта шерстяной шалью. Она не твердо стояла на ногах.

– Эй, парень, – обратилась она ко мне прокуренным сиплым голосом – закурить есть?

– Не курю! – почему-то сердито ответил я.

Женщина сделала неловкий шаг и упала на бок. Чертыхнулась, добавила ещё пару крепких слов и на коленях, навалившись на калитку, провалилась в черноту двора.

«И зачем живут такие люди? – подумал я – Вот когда взрослым станет наше поколение, таких точно не будет». Перед глазами пробежали лица одноклассников, мальчишек и девчонок. «Нет, никто из них не станет подобным этой женщине» – твёрдо решил я, и заспешил вниз по улице, где в притаившихся от метели небольших деревянных домиках соседей светились окна. И в каждом, мне казалось, был уют и лад.

Вот и родной дом. Он не исключение в архитектуре небольшого, хотя и старинного городка на Московском тракте. Большие тесовые ворота, на могучих тёсаных деревянных столбах, на одном из которых прибит железный обруч от бочки. Примета нового времени – баскетбольное кольцо. Сунул руку в специально прорубленную дырку в деревянном заборе, за дальним столбом ворот, чтобы взяться за палку и отодвинуть её в сторону, таким образом отрыть калитку. Ощутил прикосновение к тыльной стороне ладони горячего влажного языка Мухтара – большой немецкой овчарки. Он чувствовал своих за полкилометра от дома. Тащил по натянутой во дворе проволоке свою цепь, усаживался у столба и, как только просовывалась хозяйская рука, лизал её.

– Привет, привет, лохматое чудище – обнялся я с Мухтаром уже во дворе и побежал в туалет, что был спрятан в конце узкого деревянного коридорчика между сараем и хозяйственной избушкой. Вспомнил, что не выполнил задание, сбить ломом верхушку замерзшей горы испражнений. Но отец, видимо, уже сам, вернувшись с работы, взялся за ломик.

Вошёл в дом. Жар от раскрасневшейся плиты, на которой пыхтели два чугунка с варевом для поросят, окутал меня. Тятя сидел за столом у печи.

– Ты что, забыл, что мы в баню собирались? – спросил не сердито отец.

– Да, он, наверно, про всё забыл – сказала, выходящая из комнаты, мама – вон глазищи так и горят, не до бани ему.

Я посмотрел на бабушкины ходики, висящие на стене у окна:

– Ой, пап, ещё успеем. Пошли.

– Поешь, наверно, голодный, как волчонок – предложила мама.

– Перед баней есть, только в бане бздеть – вставила бабушка, рассмешив всех.

Я снял с края плиты черную сковородку, и держа её в руке, не раздеваясь, даже не снимая шапки, ложкой зацепил нажаренную с картошкой свинину. Отец из крынки наливал мне молоко.

Вкуснятина. Не жизнь, а рай.

Сунув под мышки берёзовые веники, захватив авоську с бельём, направились в баню. Её в нашем городе отстроили новую, кирпичную, двухэтажную. В мужском отделении в небольшой комнате ожидания двое мужиков с детьми дожидались своей очереди.

– Чё это вас всех, сёдня на ночь глядя, в баню потянуло? – проворчала банщица, высокая, средних лет женщина в белом халате, выходя из раздевалки со шваброй. Меня всегда смущало, как бесцеремонно и сосредоточенно она протирала пол и в моечном отделении, и в раздевалке, не глядя на голых мужиков.

Она перевела взгляд с нас на невысокого роста мужчину, пришедшего в баню с четырьмя мальчишками – погодками:

– Смотри-ка, сам маленький, а карандаш, видать, вострый – строгает.

Быстро разделись, дождавшись очереди. Повесили одежду на крючки, приделанные к деревянной спинке седушек – мест для каждого посетителя, и прошли в моечное – большое, громыхающее тазами, пространство, уставленное бетонными лавками на железных ножках. В углу, напротив двери в парную, современное банное достижение – несколько душевых устройств, не перегороженных между собой. Шум воды, несмолкаемый говор моющихся, бряцанье светлых алюминиевых тазов – приятный памятный банный климат.

Отец, с трудом отыскав свободные тазы и место на одной из бетонных скамеек, предложил сразу же отправиться в парную. Чудной пар в общих банях. Тут не было каменки с раскаленными камнями, а просто открывался кран на трубе из котельной, и густой мокрый пар окутывал парильщиков так, что второго от тебя человека, порой, не было видно. Я забрался на верхнюю полку, забившись в угол сел голой задницей на уже запаренный веник, и жизнь в этом парном раю опять стала прекрасной, будто нет ни мороза, ни метели, и завтра не идти в школу.

Банная процедура в те времена не заканчивалась в бане. Она завершалась дома. Мама перестилала кровати, покрывая перины белыми, высушенными на морозе, накрахмаленными простынями, их нежное прохладное прикосновение, кажется, чувствую и спустя годы.

Голова проваливалась в пуховую подушку, толстое перьевое одеяло отделило от мира. Вот уже погасили свет, в доме установилась тишина. Высунув нос из пухового царства, я слушал бурю. Она завывала за окном, иногда бросая в стекло крупные комья снега, утихала, потом опять возвышала голос.

Мне виделись подружкины глаза. Мечталось. Потом, вдруг, появилась упавшая в темноту двора женщина. Я опять подумал: нет, таких точно не будет. Мы полетели в космос, я первым из родственников узнал, услышал по радио, и сообщил всем, что космонавт-2 Герман Титов наш сибиряк, с Алтая. Мне за шиворот попало мороженое, когда в цирке шапито в Новосибирске объявили во время представления, что в космосе Чайка – первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. «Ура!» – кричали люди и подбрасывали вверх всё, что держали в руках. У нас дома уже был холодильник, появились радиолы, магнитофоны. Мы с друзьями «щелкали» друг друга на ФЭДы, а потом засунув руки в рукава свернутого пальто, вставляли фотоплёнку в бачок, а проявив и высушив её, прикрепив прищепкой к бельевой верёвке, готовили тёмную комнату, в которой при свете красного фонаря, совершали чудо – печатали фотографии, оставляя себя на века.

Родители уже поговаривали, что собираются купить телевизор.

«Обязательно позову в красную фонарную таинственную мастерскую чуда ЕЁ» - подумал я и уснул. Уснул сладким сном уверенного в будущем юного человека, для которого жизнь распахивала все врата. Врата мечты, врата веры, врата труда.

II

Солнечное морозное утро. Недавно выпавший снег добавил блеска бытию. Я смотрел на родной город из окна гостиницы. Сибирская глубинка, но номер-люкс, вполне, мог перещеголять уют трехзвёздочной гостиницы на принятом за образец Западе. Что-то, конечно, попроще, подешевле, однако размеры двух комнат – сибирские, а вот цена проживания, точно, вполне, забугорная.

Я торопил своего друга-одноклассника, ставшего профессором медицины. Собирались на утреннюю встречу с детьми в школьном музее, но до этого хотелось немного побродить, вдохнуть родного воздуха. Мы приехали на вечер встречи выпускников, который неизменно проходит в нашей школе с 1946 года. Тогда, в тяжелую первую послевоенную годину, учителям очень хотелось понять, кто же из её питомцев остался в живых в битве с коричневой Европой. Вечера  прижились, стали традицией. Уже одевая верхнюю одежду, вспомнили, как когда-то, стоя в коридоре школы, пропуская мимо себя седых, лысых, толстых, даже с палочками выпускников, окончивших школу пятьдесят лет назад, наш третий друг, Юрка, сказал: «А этим-то, что здесь надо?». Хихикнули, поняли, что были юными эгоистами – наш черед, у нас начинается жизнь!

Теперь мы стали юбилейным выпуском. Юрка пол года не дожил.

Не успели сделать и пары шагов, как морозец куснул уши. Пашка опустил короткие уши у меховой фуражки. Я же отогнул отвороты папахи-пилотки. Переглянулись – стали похожи на интуристов, рискнувших сунуться зимой в Сибирь. Слева от дороги несмотря на мороз шумел небольшой рыночек, большей частью укрывшийся в тёплых домиках, но возле них за простенькими длинными деревянными столами словно квочки в толстых одеждах, одетых друг на друга, сидели и стояли сибирячки с румяными от мороза лицами. Молодые и старые. Мороз ни по чём, когда надо заработать копеечку. На столах вязаные варежки и носки, правда в основном китайские, хотя можно было найти и самовязы. Рыбакам предлагались тёплые, на меху верхонки. А вот и рыба. Судак, язь, окуньки, лещ, огромные, морозом скрученные, сазаны. Нашли и карасиков. Маленькие, желтенькие. Любимое каинское угощение. Ох, и хороши они прямо со сковороды, обваленные в муке с яйцом. Купили – будет чем порадовать себя, вспоминая о поездке на Родину. Павел поторговался у стола с брусникой и клюквой. Наша то, ягодка, лучше всех! Из рямов.

Довольные сложили добычу в складную сумку-рюкзачок.

В ста метрах главная площадь города. А может и не совсем главная. Там дальне, ближе к Омке, меж купеческих домов, встречавших когда-то декабристов, есть ещё одна площадь- сквер, где в былые времена стояла каинская церковь, а теперь на её месте памятник Валериану Куйбышеву. Большевик, подпольщик недолго отбывал в нашем городе ссылку, потом стал главой правительства молодого Советского государства. Из-за этих считанных дней наш город поменял древнее название Каинск на Куйбышев, а маленькая речушка Каинка так и впадает тоненьким ручейком в реку Омь. Бают, что с тюркского Омь – значит тихая, а Каика – березовая.

На бывших каинцев-куйбышевцев новая площадь наводит грусть. Нам жалко тополиный сквер, который отделял площадь от улицы Краскома. Тополя там вымахали метров по пять-семь в высоту и создавали уголок таинственной тени и прохлады летом. Весной сквер заполнялся водой, и мы мальчишками испытывали тонкий лёд на прочность, катаясь по нему под предупреждающий хруст и треск льда, пока не проваливались. Шли по домам мокрыми по пояс. Получали там по полной, но в ворчанье родителей слышали, прежде всего, заботу о себе бесшабашном. Здорово. Сквер укрывал и могилу-памятник «Борцам за власть Советов». Часть огромного колеса-шестерни истории, повернувшего жизнь к реальному равенству людей, вершит до сих пор эту высокую стелу. Раньше она была напоминанием о жертвах, а теперь, образовав лобное место, кричит о том, что колесо повернулось вспять.

Разочаровывает нас и снос кинотеатра «Комета», который был построен на месте тоже двухэтажного черного, такого же как описан мной в дне первом, дома. Таких, похоже, было много в городе. «Комета», сменившая вросшего в землю «Горкино», была символом гагаринского времени. Сами же кинотеатры слыли местом свиданий, там можно было осторожно и нежно взять подружку за руку. Пашка умудрялся бесплатно проводить в кино восемь девчонок, представившись племянником киношного начальника. Конечно, был разоблачён из-за своего почти двухметрового роста.

Воспоминания умеют согревать душу.

Зашли в районную библиотеку, новую, просторную, светлую, рядом со школой. Как раз напротив неё, может чуть-чуть наискосок, когда-то и стоял тот двухэтажный, чёрный от времени, деревянный дом, где жила школьная техничка тётя Юля, у которой по воскресеньям мы брали ключи от школы и играли в настольный теннис и баскетбол. В библиотеку зашли для того, чтобы подарить мои новые книжки, которые написал за последние годы.

Приятно встречаться с земляками, особенно юными.

– День то какой. «Мороз и солнце…» - процитировал друг, когда снова вышли на улицу, ещё по-прежнему, носившую имя - Красная.

Закурили. Один в заморской шубе, другой в куртке, рассчитанной на минус сорок, дорогой.

Вдруг, из-за спины раздался пьяный женский голос:

– Закурить не найдётся?

Обернулись. Молодая, лет тридцати, красивая женщина, в пуховике с капюшоном отороченным мехом, покачиваясь смотрела на нас мутным взглядом. Вокруг губ размазалась помада.

Но обращалась она ни к нам, видимо, её просто привлёк наш не местный вид, а к молодому парню, лет шестнадцати, проходившему мимо, в коротенькой куртке, джинсах и чёрной спортивной шапочке скрывающей лоб. Он остановился, достал из кармана пачку «Winston». Оценивающим взглядом обвёл дамочку, её стройные, затянутые в лосины ножки.

– Благодарю – пошатнулась дама.

Чиркнула зажигалка.

Огонёк унёс меня в далёкий метельный вечер. Настроение испортилось: я уже не замечал ни яркого солнца, ни блестящего снега. Думал только, что не станет этот парень, думать, как я полвека назад.

Не осуществились мечты.

Почему?

Как так случилось?

Знаю только точно, что и я в этом виноват.

Может быть и всё наше поколение что-то напутало. Забыло о кровавой цене всеобщего равенства. Наверно поэтому колесо истории над жертвами вышло из тени.