Рассмотреть историю страны через призму истории своей собственной семьи – такая задача была поставлена мной еще в далеком 1997 году. В тот год я поступил на истфак педуниверситета и посчитал необходимым провести свое первое историческое исследование, реминисценция которого станет базой для нынешней работы. К сожалению, собранная мною тогда информация не была переведена в печатную форму, а вести видео- и аудиозаписи возможности не было, поэтому лишь мои воспоминания наших долгих разговоров «о жизни в старое время» станут фундаментом для закрытия этого почти четвертьвекового гештальта.

Моя прабабушка не любила фотографироваться. Всю жизнь она стеснялась запечатлеть себя на память и только ворчала на попытки фотографов оставить её образ на пленке. Ворчание было лаконичным и обычно заканчивалось фразой: «Да подь ты!». Фразой, с одной стороны, такой шершавой и твердой, а с другой, такой тёплой и нежной, как её руки… А не фотографировалась она, конечно, зря. Она была, безусловно, самая красивая прабабушка на свете! Моя бабушка Дуся.

Кривенкова Евдокия Григорьевна, 1940 г.

Евдокия Григорьевна Кривенкова, в девичестве Каликина, родилась в 1919 году в селе Тальменка Новосибирской области. День её рождения вся наша семья праздновала почему-то 8 марта, хотя в паспорте была указано 14-е число. Когда я спросил, почему так вышло, услышал в ответ историю о старом и новом стиле календаря и о том, что в церковных метриках была указана дата 1 марта. В общем, полная неразбериха… Безусловно, всё встает на свои места, если мы знаем, что за год до бабушкиного рождения, 14 февраля 1918 года, в России был введен григорианский календарь. Наверняка именно с этим изменением, в том числе и в делопроизводстве, возникла путаница в 13 дней, приведшая к такому «промежуточному» празднованию дня рождения. Так сказать, «ни вашим, ни нашим».

Семья прабабушки сразу после революции переселилась с Поволжья. «Бежали от голода… Мёрло очень много на Волге. Вот в Сибирь и пошли. Мама, муж её и трое детей. А тут жить можно было…».

Переселенцы едут в Сибирь

И действительно, Тальменка в начале прошлого века было довольно большим селом с церковью. Это было, кстати, главным отличием села, наряду с размером поселения, от деревни. Оно состояло из трёх посёлков: сама Тальменка на левом берегу Берди, где находилась церковь и жил староста села; пос. Забока – за бором, на том месте, где сейчас поля овощеводства около насосной станции; пос. Заречка – на правом берегу Берди и по обоим берегам в устье р. Тальменки.

Переселение семьи с Поволжья (конкретного места бабушка не знала) прошло очень тяжело. В пути заболел и умер муж бабушкиной мамы – Егор, и мать с тремя детьми оказалась в «чужой стране» одна. Но бабушка так рассказывала: «Люди хорошие были, добрые, помогли». И один из таких помощников, что из Заречки, был вдовец Григорий Интареевич Каликин, который и стал отцом моей прабабушки. Хозяйственник был крепкий, раз смог взять вдову с тремя чужими детьми. И наверняка, хоть и не кулак, но весьма зажиточный. Про кулаков, точнее, про раскулачивание, у бабушки тоже была история, но пока остановимся на воспоминаниях о периоде Гражданской войны.

О тяготах этого времени бабушка особо не говорила, но был один факт, который мог кардинально изменить её судьбу. «…Беляки проходили через село... Там и бабы беляцкие с ними… И вот одна к нам в избу заходит, видит – четверо детей, а я в люльке самая маленькая… Берёт меня на руки и говорит маме: мол, заберу её… ляльку. “Всё равно ведь помрёт, годы-то лихие…”. Отца в избе не было, а то бы набросился на эту женшыну. А мама заплакала сильно и в ногу еёную вцепилась, та и отдала меня маме… “Дура! – белая говорит, – помрёт же, а такая хорошенька лялька… Все вы скоро помрёте!” И ушла, и все они ушли…».  Но не сбылись предсказания «белячки» – из четверых детей все дожили до глубоких седин. И родители бабушки прожили долгую, хоть и тяжёлую жизнь.

Не обошлось, конечно, и без везения.

В конце 1920-х раскулачивание не миновало стороной и Тальменку. Много семей прошли через этот ужасающий путь. Бабушкин крёстный, Ерофей Куликов, был родственником отца. Занимался пчёлами, вел большое хозяйство, имел большую семью – шесть детей. Бабушка рассказывала: «Когда крёстного с семьёй уводили, плакали все очень… А он (Ерофей) всё просил у тех, кто с ружом: «Отдайте хоть улик (улей) крёстной… Всё забирайте, но хоть один улик оставьте ей», – и тоже плакал… Ничего не оставили! И папу, и нас могли увести, но не увели…».

А не «увели», скорее всего, по двум причинам. Бабушкин крёстный, в отличие от Григория Интареевича, нанимал пару раз в год работников для хозяйственных и сезонных работ и тем самым сразу же переходил в разряд «эксплуататоров» и «кровососов». Кроме того, ещё в начале 20-х годов в стране стали формироваться списки так называемых «лишенцев» – людей, лишённых избирательных прав. Таковых было семь категорий, в том числе и «лица, прибегающие к наёмному труду с целью извлечения прибыли», а также «частные торговцы, торговые и коммерческие посредники». Понятно, что под эти формулировки подпадали многие средние и зажиточные крестьяне. Однажды попав в «лишенцы», человек уже был «на заметке» у советской власти. В сельсоветах были списки этих «лишенцев», и 90 процентов будущих «раскулаченных» были именно из этих списков, когда в 1930 году сверху спустили разнарядки на высылку. Не знаю, был ли факт, что бабушкин отец был вдовцом, приютившим семью переселенцев, также определяющим их судьбу, но «раскулачивание» их не коснулось…

В завершении этой темы надо сказать, что Ерофей Куликов через несколько лет вернулся обратно в Тальменку. Один. О его семье никто ничего не знал. Вот что бабушка рассказывает об этом: «Крёстный вернулся один, никого из семьи с ним не было, да и никто не спрашивал. Все понимали – потерял. И ничего у него не было. Бедно жил. Всю жизнь. Мы ему дом сложили из брёвен нашей бани, когда её переносили перед затоплением гэсом (часть села попадала в зону затопления, связанного со строительством Новосибирской ГЭС). А когда умер, даже хоронить не в чем было… Я папино бельё ему отдала...».

Негативные изменения в селе после раскулачивания привели к тяжёлому положению и в семье моей бабушки. Конечно, голод был не такой страшный, но Григорий Интареевич отправил свою одиннадцатилетнюю дочь в Новосибирск, «в работницы» в обеспеченную семью. «Папа сказал: “Ты, Дуня, слушайся этих людей и помогай, что они скажут – делай”. Я и делала. За ихним ребёнком следила, полы мыла, убирала, стирала… Вот как меня в пимах увёз в конце осени, так только в апреле и приехал. Плакала. И когда приехал, говорила, чтобы не отдавал… Он ещё два года меня отдавал…». Может быть, и эта жизнь «в работницах» позволила не потерять семье от голода ни одного её члена.

Начало Великой Отечественной войны бабушка встретила в городе Бердске, куда в первые же годы были эвакуированы производства и размещены два эвакогоспиталя – № 4099 и № 2485. В одном из них бабушка работала санитаркой. Там же и познакомилась со своим будущим мужем – Григорием Даниловичем Кривенковым, который проходил лечение после ранения.

«Григорий был красивый, но, главное, умный... Учитель!» Роман развивался стремительно, и уже в мае 1942 года появляется их единственная дочь, которую Григорий Данилович назвал Любовью. Видел он её всего пару раз, и уже в июле был отправлен на фронт. «Григорий мне сказал: мол, Дусечка, ты с вокзала ко мне не ходи (а с рождением дочери бабушка вернулась в село, часто приезжала к мужу и проходила для встречи с ним большие расстояния). “Ты заходи к… (их знакомые, живущие рядом с вокзалом Бердска). Я там чемодан оставлю с вещами личными, если меня на фронт отправят. А то пройдешь столько, а меня не будет”. Заботился... Вот в один день зашла в дом, смотрю – чемодан его стоит. Так и поняла – ушёл».  

Григорий Данилович Кривенков пропал без вести на Смоленском направлении в ноябре 1942 года, ему было 26…

«В последний раз, когда Любочку качал, всё приговаривал: “Бедный ребёнок… бедный ребёнок”, – рассказывала бабушка. – Ждала я Григория пять лет, всё не верила, что погиб… А потом жить ведь дальше надо…».

Она провожала его в колыбели.

Он, расправляя складки пелёнок,

Тихо сказал, немного краснея,

Почти про себя: «Бедный ребёнок».

Людей вырывает из памяти грубо

Война. Но фраза стала пророческой.

В сорок втором у маленькой Любы

От папы осталось только лишь отчество.

Последнее письмо Г. Д. Кривенкова

Закончилась война. И с этого времени начался новый этап жизни нашей страны и моей бабушки. Она вернулась в Тальменку, выходила контуженного и израненного ветерана, который стал её мужем и в будущем моим дедушкой Колей. Родила ещё троих детей, одну дочь в младенчестве похоронила. «Светочка и Галечка родились, близняшки… И в годик золотушкой заболели… Галечка только и выжила…». Потом всем своим большим семейством переехала в Бердск, где и прожила до самой своей смерти в 2002 году.

Мои прабабушка, прадедушка и я, 1980 г.

Это была большая жизнь. Целая эпоха. Изучая и вглядываясь в которую, пропуская через призму истории своей собственной семьи, ты чувствуешь себя неотъемлемой её частью. Ты понимаешь, что это не просто абстрактные слова, укоренившиеся штампы. Для тебя это что-то твоё, что-то близкое и родное, что-то очень-очень ценное. И эта микроистория начинает иметь всеобъемлющий, макрокосмический масштаб в твоём сердце.