Сегодня мы публикуем главу из книги научного сотрудника МАУК «Музей Новосибирска» Константина Артемовича Голодяева.

Ссылка на полную книгу: https://disk.yandex.ru/i/NuZ-iMhFJkEUtw

Библиографическая ссылка: Голодяев, Константин Артемович. Новосибирск военный в воспоминаниях современников / К. А. Голодяев; редактор Е. Г. Немцева ; МКУК ЦГБ им. К. Маркса, МАУК «Музей Новосибирска». — Новосибирск : ЦГБ им. К. Маркса ; ООО «ЭКСЕЛЕНТ», 2022. — 746 с. : ил. — ISBN 978-5-6048824-9-8. — Текст: электронный.

 

Мест в детских учреждениях не хватало и раньше. А с учетом эвакуированных с западных регионов проблема встала очень остро. В первые два года войны в область вместе с родителями прибыло около 150 тысяч детей – треть всего населения.

В июле 1941-го на Комсомольском проспекте открывается новый детский дом. В город приезжают десятки детучреждений, и уже осенью 1941-го детские дома города оказались переполнены, их уплотняют, часть переводят в область.

Решение ИК Горсовета об уплотнении детского сада. 1941 г.[1]

Количество мест в яслях оценивается горисполкомом как «крайне недостаточное». «Исключительную потребность в дополнительных местах» закрывают созданием в яслях и детских садах круглосуточных, «интернатных» групп, открываются новые детские учреждения и предприятия.

М. С. Ильина: «Под садик был выделен один из деревянных бараков, спешно построенных на Восточном поселке (между ТЭЦ-2 и металлургическим заводом). Сейчас этого барака и в помине нет, а тогда в нем круглосуточно содержались более 100 ребятишек в возрасте от 3 до 7 лет. <...> Питание для военного времени было очень приличным: четырехразовым, калорийным. Так что дети наши были жизнерадостными и редко болели».[2]

Детский сад завода им. Чкалова. (Музей Новосибирска)

Учёба

За осуществлением программы всеобщего обучения производился строгий контроль.

«…Тот факт, что школы города и области начали новый учебный год ровно в назначенный день и час – 1 сентября в восемь утра, является в условиях военного времени фактом огромного политического значения» – пишет газета «Советская Сибирь» в 1941 году.[3]

Школе также приходилось работать в тяжелых условиях. Из 74 школьных зданий 53 были отданы для эвакуированных предприятий, госпиталей, военной цензуры, других воинских постов. Часть школьного имущества удалось забрать, а массивное оборудование было решено разместить на временное хранение в специальных опечатанных комнатах.

Урок арифметики в первом классе в школе завода им. Чкалова. (Музей Новосибирска)

Гелий Михайлович Бастраков: «В классе за партой сидели по три человека. Остался в памяти у меня один из первых уроков, вела его, по всей видимости, наша классная руководительница, она тогда сказала, что нужно быть готовыми ко всему… Даже к тому, что немцы могут прийти и к нам. Нас это очень насторожило, и мы решили готовиться к приходу немцев. На чердаке мы соорудили штаб, нашли кое-какую выброшенную мебель. Раньше ведь во дворах были сарайки, мы в них лазили, потому что некоторые стояли открытыми. У меня осталось в памяти, что где-то мы нашли плакат, на котором были изображены три богатыря. Но вместо лиц богатырей были лица Ворошилова, Тимошенко и Буденного. И было что-то написано, призывающее к борьбе с фашизмом. Повесили плакат на случай прихода немцев. Конечно, не дождались»[4].

Вера Ивановна Агапова: «Вскоре 29-ю школу, как и многие другие, отдали под госпиталь, а нас стали целыми классами переводить в другие, тоже переполненные школы. И так по нескольку раз за учебный год! Нередко школы были очень далеко, и нам, учившимся в третью смену, приходилось возвращаться домой поздним вечером почти на ощупь: на улицах – ни огонька, ставни домов наглухо закрыты, да за ними часто и не было света. Страшно до жути! Бежишь по пустынной улице и слышишь, как бьется собственное сердце»[5].

В целях обеспечения бесперебойной учебы начальные классы в школах работают через день, а многие занимаются в три и даже четыре смены, по 3 человека за партой, по 50 в классе, по 7-8 классов на параллели. В школах Центрального района в учебный 1942/43 год были «четырехсменные занятия, занятия через день, наполняемость классов до 60 человек».[6] В отсутствие помещений под учебные кабинеты используются клубы, агитпункты, красные уголки. Катастрофически не хватает школьных принадлежностей, учебников, бумаги.

Урок труда. 1942-1944 гг. ф. В. Лещинский. (Музей Новосибирска)

Елена Ефимовна Медникова: «В нашей школе размещались эвакогоспитали № 3477 и № 3620, всех детей начальной школы перевели учиться в первое здание школы – барак, <…> где не было света, было очень холодно, мы сидели за партами в одежде и валенках, а учились в две смены, я училась во вторую смену. У учителя возле доски горела керосиновая лампа, что она писала на доске, было видно, а мы писали на газетах, между строк, сажей в темноте, <…> перелистаем газетную страницу, сажа высохнет, высыплется, и не прочтешь, что написано».[7]

Виктор Никитович Лабутин: «Первые буквы я писал на тетради, сделанной из старых пожелтевших газет, пером «лягушкой» (так его школьники называли), чернилами, приготовленными из сажи с молоком. Книжки и учебники появились только после окончания войны».[8]

Валерий Николаевич Тарасов: «Бумага считалась стратегическим сырьем. В школе иногда выдавали настоящие тетрадки с серыми страницами, но они мало отличались от сшитых из газет: чернила расплывались и буквы становились мохнатыми. Потому и рисовали фанерные книжки».[9]

Владилен Георгиевич Липин: «Было три смены, начиная с семи часов утра. Это что-то было ужасное, на переменах не протолкнуться кое-куда. Часто отключали электричество, керосиновая лампа была одна на весь класс. Сами делали чернила. Есть два способа: или купить так называемый химический карандаш, настрогать его – и были синие чернила, другой способ – добавляли сажу черную и немножко молока или обрат. Но эти чернила быстро высыхали, поэтому химический карандаш, а его можно было купить только на барахолке, потому что его делали где-то в Кузбассе».[10]

Владимир Иванович Миляев: «На перемене давали всем по булочке, по две конфетки и по стакану чая – «Дунькина радость», маленькие такие конфетки. И мы все старались быть дежурными, потому что кто не придет – мы… ну, детство. <…> Никакой формы и в помине не было – одевались как попало. Бумаги никакой не было – писали на чем придется, насколько я помню – бумага оберточная была, первые полгода писали карандашами, и уже после 1 января нам разрешали чернилами как-то пользоваться, а тетрадки стали появляться уже в 45-м году».[11]

Помощь взрослым и обязанности

Старшие школьники большую часть внеучебного времени уже проводили в цехах предприятий.

«Подростки на производстве». Документальная хроника военного Новосибирска. МАУК «Музей Новосибирска». Компания «Видео-DATA». (https://youtu.be/_-3QN6gLakE)

Софья Константиновна Черкас: «В годы войны я работала на фабрике “Пионер”. Здесь работало много детей 4-5 классов на разрисовке и распиловке заготовок игрушек. Игрушки изготавливались из отходов фанеры. В техникуме (химико-технологическом) были электро-механические мастерские, здесь работали мальчики, на штамповке пуговиц – им было по 11-12 лет, но они работали полные взрослые смены, зато и получали взрослые карточки»[12].

Другие работали в госпиталях, собирали металлолом, тёплые вещи, подарки на фронт, помогали семьям погибших красноармейцев. Развивалось федякинское движение по надзору над детьми фронтовиков и улучшенного их обеспечения. И хотя тимуровское движение входило в комплекс школьной образовательной программы и обозначалось как организация помощи «по присмотру за младшими детьми в целях освобождения для учебы школьников этих семей»[13] ребята оказывали эту помощь охотно, без понуждения и как само собой разумеющееся.

Заметка о сборе пионерами металлолома.[14]

Владилен Георгиевич Липин: «Регулярно собирали металлом, бутылки для горючей смеси, чтобы их потом использовали в борьбе с танками противника, газеты для производства картона. Периодически собирали посылки на фронт, в которые вкладывали свои письма. Вели сбор денег для постройки самолета и через год получили известие, что самолет передан в полк, где служил А.И. Покрышкин»[15].

По информации Ипподромского райкома партии (18 августа 1941 г.): «На 15 августа собрано всего по предприятиям и среди населения района цветного металла 9 т 113 кг 850 г и черного 336 т 794 кг»[16].

Школьниками было отправлено около 12 тысяч посылок с вещами и подарками для солдат.

«Пионеры 10-й школы сейчас заняты одним делом. Уже несколько дней они готовят посылки с подарками бойцам Действующей армии. Между звеньями развернулось соревнование на лучшую посылку. Каждый хочет послать такую вещь, которая понравилась бы бойцу. Галя Гришина, Ида Левина, Рада Шляпникова и другие девочки из первого звена решили послать вышитые ими платки. Подарком от Илюши Франкфурт и Юрия Турищева будет бритвенный прибор. Другие пионеры посылают зубные щетки и пасту, полотенца, носки, мыло, одеколон, папиросы. Гена Логинов и Юрий Зиневич отбирают из своих библиотечек по нескольку книг. Вместе с подарками пионеры направляют своим адресатам письма. Посылки дорогим защитникам родины готовят также пионеры и ученики 2 и 30 школ Кагановичского района Новосибирска»[17].

«Своим штабом ребята избрали квартиру № 2 в доме № 27 по Потанинской улице города Новосибирска. Сюда они приносили различные предметы: чернильницы, спички, папиросы, тушь, перочинные ножи, полотенца, носки, книги, маленькие зеркала, зубную пасту, одеколон и т. п. Набралась большая груда. Ребята разыскали огромный фанерный ящик, удобно уложили в него вещи, упаковали их и на одной стороне ящика написали: «Действующая армия, боевое подразделение, от детской бригады города Новосибирска». Любовно собранная, заботливо уложенная посылка на днях пришла к месту назначения. Ее получила часть подполковника Соловьева, полмесяца ведущая беспрерывные, упорные бои в районе Е., отбивающая у фашистов деревню за деревней. Сразу пришло несколько посылок. Они уложены под высокой елью и прикрыты плащ-палаткой. Сюда, в этот лесок, обстреливаемый вражеской артиллерией, доставлены ящики, посланные с разных концов нашей необъятной страны. <…> Одно письмо батальонный комиссар Гайдышев читает вслух. Его подписали 18 ребятишек в возрасте от 9 до 15 лет. Письмо короткое: «Дорогие товарищи-бойцы! Мы шлем вам наш горячий привет из Новосибирска и желаем вам полной победы над фашистскими захватчиками. Мы, ребята с Романовой и Потанинской улиц, обязуемся помогать вам в тылу, чтобы скорее разгромить зарвавшегося врага. Мы уже набрали около двух тонн лома черных металлов, а также посылаем вам эту скромную посылку. Письмо слушали все с нескрываемым чувством восхищения. Через час посылки были доставлены в окопы»[18].  

Школьники подписывают посылку в Действующую армию (лучики-томск.рф)

Эта публикация была напечатана во всесоюзной газете «Известия», и история получила продолжение уже у корреспондентов «Советской Сибири».

«В калитку дома № 27 по Потанинской улице на днях вошел почтальон. Он принёс ответное письмо батальонного комиссара Гайдышева из Действующей армии. <…> Оно было прочитано всем ребятам двора. Восемнадцать мальчиков и девочек объявили себя участниками сбора вещей для новой посылки. На этот раз дети собирают теплые вещи. Толя Киреев готовит проект нового письма бойцам фронта. Двор на Потанинской прославился по всему фронту. Его первая посылка дошла до самого передового окопа. Дойдёт и вторая. Какой двор будет следующим?»[19].

Дети всегда являются самыми отзывчивыми. Их врождённые добрые намерения ещё не закрыты тяжёлым бременем быта. И именно среди них наиболее ярко проявлялись примеры взаимовыручки, помощи другим. Ребята делали это активно и радостно.

Римма Алексеевна Брандт: «Картошку сажали прямо около дома, это само собой, а помимо этого, завод вывозил нас целым эшелоном в какой-то район. Потом выручали друг друга, если в классе кто-то оставался без картошки, например, моя одноклассница, Валька Мясникова лежит с температурой сорок, и бабушка её, заболели, простыли, в избе холод собачий, есть им нечего. <…> А нас же в классе сорок человек. Завтра приносит каждый по две картошки, по одному полену и по куску угля. А многим и больше дали. <…> Мы все погрузили на большие сани, на которых возили воду с водокачки. Погрузили, и с горки, помню…. А бабушка пошла в туалет на улицу, еле-еле ноги передвигает. А сверху, помню, Машка Касавина кричит – бабушка, мы вам помощь оказали. Старушка заплакала, пришла в дом. Девчонки сами печку натопили, картошки наварили, их накормили с Валькой…».[20]

Виктория Ивановна Дробынина: «Самое лучшее, что у меня было за годы войны, это тапочки на лосевой подошве. Такие тапочки не у каждого были! Они были синего цвета из кожи, но их красили белым порошком. Это была выходная обувь. Пальто зимнее мне шили из папиной шинели, туфли шили из папиных сапог. Вообще, считалось тогда, что мы жили хорошо. В войну мы не голодали, потому что мама работала в хлебном магазине. Игрушек не было покупных, мама сама нам шила. Летом играли в лапту. Зимой катались в ложке на коньках, на санках. Жили дружно с соседями».[21]

Римма Алексеевна Брандт: «Рядом со школой жили близнецы, Гриша и Миша. У них была одна пара обуви на двоих. Вот сегодня Гришка на себе волокёт, надевая обувь, Мишку, а потом наоборот. Менялись, понимаете, ребята. А потом ходили уже в каких-то вязаных толстых носках. Но никто не смеялся, ничего – какой тут смех-то».[22]

Валерий Николаевич Тарасов: «Жила в нашем дворе, в полутемной комнатушке подвала большого купеческого дома, удивительная женщина с двумя мальчишками. Все звали ее просто Устей. Работала уборщицей, и содержать прожорливых пацанов на нищенскую зарплату, конечно, не могла. <…> весь двор приступал к добровольному шефству. Мы тащили из дома остатки от обедов и ужинов: кто тарелку супа, кто полсковороды картошки, когда и хлебными довесками с мальчишками делились. Тогда не считалось зазорным принять от соседей кусок лепешки или остатки еды».[23]

Чтение. 1942-44. ф. В. Лещинский. (Музей Новосибирска)

Взрослые, родители относились к ребятам вполне серьёзно. Были у них различные задания и постоянные обязательства.

Надежда Павловна Беневоленская: «Рядом жила семья Шандаровых – оба учителя нашей школы. Муж её сразу ушел на фронт, и она осталась с шестью детьми! А у нас была корова. И мама утром, когда я просыпалась, говорила: “Ну-ка, быстренько крыночку отнеси Валентине Ивановне”. И я крынку молока уносила ей».[24]

Борис Николаевич Антипенко: «Помню сводки Совинформбюро, голос Левитана. Нам, ребятишкам, взрослые, которые уходили на работу, давали задание – слушать и запоминать, что передают в сводках. А вечером мы должны были рассказывать. И мы старались запомнить, рассказывали – плохо ли, хорошо ли, называли города, которые успевали запомнить».[25]

Валерий Николаевич Тарасов: «Покупать хлеб, точнее получать его по карточкам в магазине на углу улиц Октябрьской и Советской, – неукоснительная детская прерогатива, пока взрослые с раннего утра до позднего вечера на работе. Собирались обычно всем двором и торжественно шествовали к магазину, зажав в ладошках измятые карточки с отрезными купонами на ежедневную норму».[26]

Римма Даниловна Малянова: «В школах стали создаваться Тимуровские отряды. Ходили мы к тем, у кого отцы ушли на фронт или работали на заводах. <…> Мы приходили, чтобы чем-то помочь: сходить на рынок или что-то помыть, с детишками сидели – как могли, посильно помогали. <…> Ещё мы дежурили в госпитале. Ну что мы могли – воды подать, утку вынести, написать письмо домой… а раненных было! Вы понимаете – и в коридорах, везде и всюду стояли кровати, и даже на полу лежали… Им тяжело было».[27]

Галина Георгиевна Захарова: «В нашей школе № 76 расположился госпиталь, а в 56-й – военное училище, а нас перевели в школу № 19, мы, семиклассники, учились в третью смену с 17.30, домой возвращались очень поздно все вместе. На протяжении всего учебного года мы принимали участие в общественных делах: шефствовали над семьями фронтовиков, ходили в госпиталь с концертами, писали письма от бойцов, которые были тяжело ранены, и не могли писать сами, собирали посылки бойцам (шили и вышивали кисеты для табака, собирали вязаные носки и варежки, носовые платки и писали письма), а по воскресеньям под руководством директора школы мы брали санки, верёвки и шли по льду Оби на левый берег, где были разработки торфа, из которого делали «кирпичи» – топливо для печей. Было холодно, тяжело, но мы шли по первому зову, а потом спешили в дома к своим подопечным, большинство из которых жило по берегам речки Каменки в частных домишках. Если надо, привозили им воду, делали уборку в доме, во дворе. Мы, девчонки, играли с малышами, приносили им кусочки сахара или конфеты-подушечки, считали себя уже взрослыми».[28]

Валентина Ломоносова: «Я училась в третью смену в школе, а с утра мы шли работать на фабрику. В третьей школе мы учились. Нас перевели в 22-ю, которой нет уже на Советской, там госпиталь разместили. Мы ходили ухаживали за ранеными. Шили варежки с двумя пальцами, чтобы было удобно стрелять. Приходишь – гора обмундирования. Надо было посмотреть, пуговицы на месте ли. Пришивали какие-то веревки. Были такие галифе, и потом узкая часть, и мы перешивали веревки. Мы были дети, но мы работали»[29].

Нинель Павловна Волкова: «Что было нашими школьными обязанностями во время войны? Я бы сказала, что первая обязанность – это помочь тем, кто вокруг тебя, второе – написать письма и организовать подарки на фронт. Но при всех трудностях у нас было желание учиться только на «отлично». И полуголодные, и подуставшие, мы все равно старались учиться хорошо, потому что мы же должны были перед фронтом отчитаться. Они сражаются на фронте, а мы здесь сражаемся тем, что учимся. Каждое утро перед занятиями мы пели гимн. <…> Школу нужно было топить, не всегда был уголь. Поэтому возили на саночках с болот Южного поселка, там уже кучки были расставлены, сушили торф летом. А мы зимой должны были на санки погрузить, завязать и привезти. Весь класс идет с саночками и везет, этот день топит 6-й «а», а следующий день топит другой класс. <…> С 6-го класса мы уже ходили на завод, раскладывали по ящикам пульки. <…> И, конечно, госпиталь. Это было я не скажу, что удовольствие, но какая-то внутренняя гордость: нас отправляют в госпиталь. Ну, во-первых, сначала мы собирали посуду для госпиталя, мы приносили свои чашки, стаканы – кто что мог. А, во-вторых, мы должны были посещать раненых. Девочки из старших классов немного уже помогали: бинты стирали или что-то еще. А нам это еще не доверяли, мы занимались художественной самодеятельностью, письма писали за бойцов, если попросят».[30]

Валентина Ломоносова: «Внизу, в подвале, был тир. Мы там учились стрелять и потом сдавали на значок “Ворошиловский стрелок”. Санитарная часть на Октябрьской улице была, красивый особнячок стоит, там работали постоянно курсы, нас учили перевязывать раненых. Трудно было головы бинтовать и транспортировать раненых с наложенными шинами. Потом сдавали экзамены и получали значок ГСО («Готов к санитарной обороне»)»[31].

В феврале 1944-го обком комсомола доложил, что «учащиеся области свою учебу сочетают с оказанием активной помощи фронту: работают на заводах, фабриках, в артелях и производственных мастерских. В 14 районах и Новосибирске организовано 97 учебно-производственных мастерских, 12 новосибирских школ организовали производственную работу при 22 предприятиях. Эта работа на протяжении полутора лет проводится как раздел соревнования “Школьники – в помощь фронту”»[32].

Учителя

Огромную лепту в организацию нормального учебного процесса вносили воспитатели, учителя. В первых же дней войны они отказывались от летнего отпуска, просили предоставить им любую работу, шли на завод, выезжали в колхозы. Пенсионеры возвращались в школы. Учителя во многом заменили детям родителей, ушедших на фронт или «пропадающих» на работе.

Юрий Павлович Карандин: «Отца я видел, может быть, в десять дней раз, он приходил с завода. Он приходил помыться, пообщаться, деньги принести, получить карточки. Они постоянно находились там: там и жили, там и питались. Ну и практически все время я был рядом с бабушкой и дедушкой, и мама, она тоже работала, но она каждый день приходила домой».[33]

А ведь, учителя, как и остальные, тоже жили «простой» взрослой жизнью – с карточками, собственными детьми, похоронками, и зачастую бывали уставшими, где-то раздражёнными. Но честно и ответственно выполняли свою работу (или призвание). И в воспоминаниях бывших школьников удостоились самых тёплых слов.

Римма Алексеевна Брандт: «Причем учителя все лето ходили по всем этим, как мы их называли, аулы – внутри Обской улицы. Они ходили и собирали детей, и определяли их в школы, вы понимаете? Чтоб каждый учился! Собирали этих детей. Я не знаю, когда они отдыхали… эти учителя-то. А потом, еще зимой помню, когда я училась еще в 19-й школе, учителя разбирали детей по домам – в три смены школа училась. Вы понимаете, какая была забота?!».[34]

М. С. Ильина: «Штатным расписанием не были предусмотрены в саду прачки. Районная прачечная была очень загружена. Но мы не могли допустить, чтобы наши воспитанники жили в грязи, поэтому зачастую стирали сами и их одежду, и белье. Сами делали для них игрушки. Разбили небольшой огородик, чтобы была у малышей витаминная прибавка к столу. <...> Угля было мало. Топили в основном дровами. Привозили в сад большущие бревна, и весь персонал по очереди выходил на распиловку».[35]

Александра Тихоновна Кайгородцева: «В школе мне очень помогала учитель русского языка. До сих пор помню, что звали ее Валентина Григорьевна. Она знала о том, что папа на фронте, видела, что мы с сестрой голодные, поэтому иногда оставляла меня после уроков – кормила, помогала с домашними заданиями. В чем-то она действительно смогла заменить мне маму».[36]

Римма Алексеевна Брандт: «Ещё я помню, как учителя водили нас в общественную баню. Потому что завшивленность была невероятная. Вшей в Новосибирске было просто немерено! Мне он тогда очень нравился Новосибирск. Город же был весь такой зеленый, с палисадниками, с дворами!.. С красивыми наличниками… Идешь по улице, а на каждом крыльце сидят ищут вшей! Ножом почему-то разгребали волосы и им этих вшей убивали. Так вот, приведут нас в баню. Она была прямо рядом со школой, железнодорожная баня на улице Декабристов. Она стояла около оврага, это место называлось Лог декабристов. И вот они снимут с нас одежду, а потом все это прожаривали. <…> И какое-то было «мыло К», которым надо было мыть голову, чтобы вшей этих ликвидировать, вонючее до ужаса.… Учителя лично каждого ребенка в младших классах купали и мыли, волосы этим «мылом К» вонючим промывали…. Вот вы представляете?!».[37]

Нинель Павловна Волкова: «Мы все равно были какими-то… мы хотели, например, учительнице на 8-е марта сделать подарок. Собрали по капельке духов у своих мам и слили все в один флакон и добавили воды, чтобы было побольше. Но мы не знали, что это же ароматное масло, и оно у нас свернулось все в шарики, которые плавали в этой воде, а спирт испарился! Учительница приняла от нас подарок, но это было в начале урока, и мы весь урок с ужасом смотрели, как эта бутылочка сначала была однотонная, потом стала расслаиваться, потом стали плавать пузырьки по поверхности, но все-таки мы ей подарили. Мы уважали своих учителей, любили их, потому что они вместе с нами испытывали все трудности».[38]

Работники образования регулярно отмечались за заслуги по организации школьников. Так, в мае 1942 года Новосибирский горисполком представил к правительственной награде учительницу начальных классов средней школы № 12 Ксению Ивановну Воронцову.

«Своей неустанной общественной работой Ксения Ивановна с ребятами своего класса оказывает и помощь фронту. Так, её класс всегда являлся застрельщиком по сбору цветных металлов, по сбору средств в фонд обороны, по подписке на военный заем, по подготовке подарков бойцам Красной Армии, по оказанию помощи раненым и т. д.»[39].

Решение о награждении учительницы начальных классов К.И. Воронцовой[40].

Вместе со своими учителями старшеклассники также выезжали на работу в поле. Классы, занятые в сборе урожая, начинали учёбу с 1 октября. В 1942 году в Западной Сибири на уборе трудилось 430 тысяч школьников.

Галина Георгиевна Захарова: «В мае 1942 года сдали экзамены только по русскому языку и математике и поехали в совхоз на работу. Теперь на месте того совхоза посёлок Пашино. Под руководством деревенских женщин мы сажали картофель, капусту, свеклу, пололи посевы овса, который выращивали для военной конницы. Нас было человек 60-70 и две учительницы, а главное – любимая «географичка» Евлампия Трофимовна.

Жили мы в старом зернохранилище, с одной стороны в отсеках для зерна – девочки, с другой – мальчики. Набили матрасовки сеном, с собой привезли маленькие подушки и одеяла. В середине между отсеками большой проезд, ведь зерно-то на машинах привозили, ну, а теперь тут стояли столы и скамейки, потому что это была наша столовая. Вечерами, как бы мы ни уставали, всё равно пели и танцевали, с собой были две гитары, балалайка и медный таз, который одна из девочек прихватила из дома для умывания, но у нас он был вместо бубна. Трудновато бывало, когда шёл дождь, так как зернохранилище было очень старое, и дождь свободно лился через щели в крыше. Тогда приходилось собираться в кучку в угол, где было сухо. Иногда к нам приезжали мамы. Конечно, никаких претензий к ним у нас не было, мамы работали, и не всегда имели возможность выбрать время для поездки, всё было трудно, но мы немного грустили, ведь были детьми ещё…

По утрам к нам приходила женщина-бригадир, выделяла участки (делянки), а Евлампия Трофимовна ставила в конце поля знамя, и мы к нему идем…. Те, кто раньше выполнял норму, не отдыхали, а разворачивались навстречу тому, кто отстал. Изо всех сил старались сделать всё хорошо, чтобы получить за труд не деньги, а похвалу, 800 г хлеба, молоко и суп. К осени стало немного сытнее, нас иногда баловали молодой картошечкой, огурчиками, капустой наши бригадиры.

Работали мы в совхозе до поздней осени, даже немного опоздали к началу занятий в школе. Так было надо… Мы ведь всё посадили, вырастили, убрали урожай, и только тогда поехали домой, получив благодарность от селян».[41]

Школьники за сбором колосков.[42]

Галина Ивановна Петрова: «И потом мы все время ездили в колхозы, вот с какого-то, с пятого что ли класса, вместе с учительницей, на все лето. С молоком в городе же было плохо, а там нам давали всем по пол-литра молока. И вот мы там жили в школе, потом в каких-то вагончиках с учительницей. И вот я помню суп, казался нам вкусным, такой жидкий он, там че-то такое плавает, но можно было брать добавку. Вот мы его выпьем и за добавкой! Животы раздуются. И там давали хлеб по 400г. <…> Потом мы как-то ходили на поле, пропалывали пшеницу и где-то мы там турнепс пропалывали. Я его потом че-то тут и не видела, это считается кормовая культура. И такой здоровый, такой вкусный, сочный, сладкий! Мы грязь обкусаем и потом весь съедали!».[43]

Александра Семёновна Кузнецова (Шухина): «Все четыре года войны мы работали в колхозах с 1-го июня по 1-е октября. Работали на сенокосе, сгребали скошенную траву, копнили, на коровах перевозили копны к стогам, серпами срезали подсолнухи и тому подобное. С 8-го класса стояли вдвоем на подножке комбайна с мешком, в который насыпалось зерно, потом этот мешок с зерном бросали в бричку. Работали на току на просушке зерна и его отгрузке. Жили в землянках, кормили нас затирухой, горошницей, молока и сахара не видели. Однажды к нам на полевой стан приехал первый секретарь обкома КПСС М.В. Кулагин, привез нам американские мешочки с сахаром и по 10 кусков хозяйственного мыла, поблагодарил нас за работу. Каждый год к 7 ноября нам выдавали за работу по мешку муки. Так мы учились и работали в годы войны, жили надеждой на Победу»[44].

Нинель Павловна Волкова: «Чувство голода, я помню было постоянным и неизменным. <…> Никто из нас не ныл, если голодный, бумажку пожуешь, в животе перестает бурчать, все спокойно и понятно, досидел до конца уроков. Мы себя не отягощали какими-то своими внутренними слабостями, а наоборот старались держаться бодренько. Мы говорили – вот кончится война, тогда поедим».[45]

Валерий Николаевич Тарасов: «К нам впервые в коротенькой ещё жизни пришел голод. Правда, каждый день в класс приносили для каждого по крохотной серой булочке и сверху две конфетки – подушечки. Но одну мы по общему уговору отдавали учительнице, Ольге Николаевне. Знали: она одна растит двух внучек – и изо всех ребячьих сил старались помочь. Чтобы понять наше маленькое благородство, достаточно сказать, что за конфетку на улице можно было выменять что-нибудь очень ценное или на целый день получить в личное пользование у старших ребят пистолет, выпиленный из куска дерева. Вообще чувство постоянного голода – пожалуй, самое памятное воспоминание военного детства. Никогда не забуду: мы с матерью шли мимо дома, что на углу улицы Октябрьской и Красного проспекта. В довоенном прошлом здесь размещался хлебный магазин, и от него на витрине остался глиняный муляж обыкновенного нарезного батона. Я спросил у матери: “Что это такое?” А она вдруг заплакала: мальчишка стал школьником, а никогда не видел обыкновенного белого батона. Все ели ржаной хлеб с колкими добавками мякины, но ничего вкуснее его я до сих пор не пробовал».[46]

Римма Алексеевна Брандт: «Так вот, учителя наши, женщины, ездили в лес, уже осенью где-то, собирали калину, рвали, привозили эту калину, и школьный повар эту калину парила. И на каждой перемене каждый ученик бесплатно получал стакан вот этой вот калины, и без всяких карточек. А вонища была на всю эту, вы понимаете – калина пареная пахнет не очень, но мы ее любили. И пели всегда – “Калинка, калинка моя”».[47]

Но всё это были мелочи по сравнению со страшным – смертью.

Валерий Николаевич Тарасов: «С фронта приходили письма, сложенные треугольником, с непременным штампом: “Проверено военной цензурой”, и их читали всем двором. Но чаще, особенно в первые месяцы, даже в нашем небольшом дворе после прихода почтальона раздавался истошный бабий вой, и все шли на этот зов человеческого горя, чтобы хоть как-то утешить. Срабатывала и наша, больше интуитивная ребячья подмога – отвлекать убитых горем сверстников шумными играми, и отводить им в этих играх роли командиров. И в школе их в тот день не спрашивали, не назначали дежурными, старались больше хвалить, и весь класс сидел тихо, словно рядом лежал убитый на фронте солдат».[48]

Вне школы

Как и сегодня, внеучебная деятельность ребят была очень обширна: различные соревнования, выступления. В школах и клубах бесплатно велись занятия в разных кружках, работали библиотеки, театры и кино. Популярен был выпуск боевых листков, сатирических стенгазет, например, с изображением своих школьных успехов в диапазоне от черепахи к самолёту.

Римма Алексеевна Брандт: «А нам говорили так: получаешь “5” – убиваешь врага, получаешь “4” – бьешь, но не добиваешь, поэтому все норовили учиться на пятерки».[49]

Школьники в библиотеке (Музей Новосибирска)

Нинель Павловна Волкова: «Пионерские отряды, сборы, художественная самодеятельность – всем мы активно занимались, разучивали пьесы, выписывали газету “Пионерская правда”, несмотря на войну. Обязательно слушали радио, были в курсе последней информации и артистов наших знали. После войны мы поставили спектакль “Молодая гвардия”. <…> Я, например, играла Сережку Тюленина. Я сразу сказала: “Никому не буду отдавать эту роль”. Так что политическая подкованность у нас была, будь здоров, мы за страну и сами, так сказать, рвались в бой».[50]

Римма Алексеевна Брандт: «А рядом-то был еще детсад у нас. Так мы в детсад шили из каких-то тряпок шили им какие-то куклы, и принесли в детсад, подарок сделали им, ну! Некоторые девочки вообще… кто-то приходил… у них отрывали от талона, и давали завтрак в школе… а некоторые не ели завтрак, а деньги эти берегли – мы собирали на танк, на самолет…. Потом нам запретили, сказали – все, ребята, танков много, самолетов много, вели какое-то… объявление писали – собрано столько-то…. Кисеты делали, я сама помню, из… даже помню свой кисет – черный такой кисет был, и на нем голубыми нитками я вышила гладью “Бойцу”, а внутрь положила тетрадку, химический карандаш – туда же»[51].

Владимир Иванович Миляев: «Макулатуру сдавали, утиль, на билеты в кино. Билет стоил 20 копеек. В кинотеатре “Пионер” большими буквами было написано: в кинотеатр босиком не пускают. Все дети летом бегали босиком. А в кино хочется. Пробирались в кинотеатр так. Один проходил в сандалиях и потом выбрасывал через туалет, и так несколько раз».[52]

Жили, в основном, дружно – беда сплачивала. Хотя, конечно, отношения в школе разнились – от романтических до агрессивных.

Римма Даниловна Малянова: «Эвакуированных к нам не вселяли, потому что у кого отец ушел на фронт, тех не трогали. Кроме того, у нас печное отопление было, там не разрешалась – перегрузка, но у нас не выключали электричество, а там выключали. Поэтому всегда ребятишек дома у нас было, мы уроки делали на полу лежа».[53]

Маргарита Валентиновна Белова: «Вспоминая школу тех лет я отмечаю, что несмотря на лишения, почти голод и отсутствие нарядов – любовь витала над нами. Все были в кого-то влюблены, мною тоже увлекались, но меня это не тревожило. В нашем классе учились брат с сестрой из очень культурной семьи. Блондины, крепенькие и очень доброжелательные к окружающим. Жаль, что не помню их имён... Он был влюблён в меня и молча вздыхал, не открываясь. Писал стихи, которые мне передавала его сестра. Они были очень привязаны друг к другу, и ей так хотелось, чтобы брат был счастлив моим вниманием!».[54]

Юрий Иванович Бородин: «Это тоже очень важно – я сейчас только это начал понимать – с большим благоговением что-ли, уважением относились к девочкам <…> И у нас были тогда какие-то романтические отношения между мальчиками и девочками, и мы устраивали часто совместные вечера школьные, но обучение в школе раздельное».[55]

Тамара Смирнова: «Позже, когда мне довелось повстречаться с одним из ровесников, из нашего общего разговора я поняла: во время войны мальчишки изо всех сил старались проявить деликатность, доброту и уважение по отношению к нам, девчатам! Потому что наши отцы, старшие братья ушли на фронт… “Мы так боялись вас обидеть, оскорбить, – услышала я от моего собеседника, – мы так стеснялись вас, девочки!”».[56]

Зинаида Ивановна Масаева: «В середине декабря меня определили в 7-й класс школы № 100, директором которой был человек по фамилии Кот. С благодарностью вспоминаю, что учителя ко мне относились с особым вниманием и даже нежностью, проводили дополнительные занятия, чтобы я могла наверстать упущенное. Это особое внимание ко мне вызывало ревность некоторых девочек. Особенно агрессивна была Аня. Она сразу дала мне прозвище: “Москвичка, в ж... спичка”. А когда я шла домой, постоянно выбивала портфель из рук. Ее боялись...».[57]

Маргарита Валентиновна Белова: «К сентябрю 1942-го госпитали уже размещались в специальных медицинских учреждениях, и мы вернулись в нашу милую и красивую школу старшеклассниками. Многие московские девочки (довольно таки заносчивые, задававшие тон в классе и снисходительно обращавшиеся с нами весь прошлый год) были детьми высоких начальников и отправились обратно в столицу вместе с родителями. Так что “атмосфера” в школе немного выровнялась, все ученики смешались в одну массу, и школьная жизнь продолжалась спокойнее».

Геннадий Игнатьевич Грицко: «В школе делились сводками Информбюро, обсуждали по­ражения и победы. Победы нас, как и всех, окрыляли. Все фанатично хотели на фронт, но нам было всего по 10-11 лет. Поэтому мы искали – ходили слухи, что есть военные (лётные) училища, в которые якобы принимают с 12-14 лет; к сожалению, не нашли. В кружках изучали морское дело, оружие. Иногда дежурили, охраняя школу по ночам. Мастерили деревянные автоматы, пулемёты, пистолеты для военных игр».[58]

Бывало, и среди школьников «ходили разговоры».

Валерий Николаевич Тарасов: «Значит, на фронте не все так лихо и победно, как в кино, где немцы – круглые дураки и недоумки. Но такие размышления вслух искоренялись жестоко: даже за детьми ночами приходили машины, и наутро шептались, что они, вместе с родителями, — немецкие шпионы и провокаторы. Нам предписывалось свято чтить память Павлика Морозова и сообщать воспитателям детского сада, а позже учителям в школе, о чем говорят родители и их знакомые. И приводили в пример хороших мальчиков и девочек, которые помогли разоблачить шпионов»[59].

Дети спецпереселенцев, высланных в Сибирь, учились вместе с другими ребятишками. Когда в первый год 1 сентября эти дети пришли в школу, их палками гнали обратно до землянок, где они жили. Потом подружились, в основном ладили, но, бывало, вспыхивали и побоища. Например, как вспоминала жительница Бугров Мария Ивановна Михайлова, большая драка произошла после школьного просмотра фильма «Зоя». Немецких ребят дружно стали лупить за то, что фашисты так издевались над Зоей Космодемьянской. Это потом уже, как и все дети, с ними дрались и дружили одновременно, хотя, как «немцев» всё равно подначивали.

Штаб дружины пионерлагеря союза авиаработников. П. Мочище. 1944 г.[60]

Летом 1943-гов городе организуется 45-дневный пионерский лагерь для талантливых ребят, проявивших способности к музыке, пению, рисованию и для углубления их знаний и мастерства. Всего летом 1943 года в области работало 64 пионерских лагеря, 120 оздоровительных площадок. По области в пионерские лагеря выезжало 20 800 пионеров вместо 16 000, предусмотренных постановлением СНК СССР, а на площадках отдыхало 22 700, вместо 15 000.  В основном оздоровительными мероприятиями были охвачены дети фронтовиков и инвалидов Великой Отечественной войны. Они составляли 60 % ребят.

Из письма домой Лиды Стуковой: «На станции нас встретила лошадь, вещи были на лошади. Самые маленькие ехали на лошади, и я ехала на лошади. Кормят нас хорошо. Хлеба дают 600 грамм в день».[61]

Письмо из пионерлагеря. 1943.[62]

Валерий Николаевич Тарасов: «Кормили и впрямь неплохо – сухой картошкой из импортных мешков и блюдами из американского яичного порошка. В строгой очередности получали “наряд” на кухню. Там, в открытых мешках с непонятными иностранными словами, стояла та самая нарезанная дольками и высушенная импортная картошка, и можно хрустеть ею хоть целый день и даже насыпать в карманы, чтобы угостить товарищей. Иногда повариха в знак высшего благоволения насыпала каждому в блюдце яичного порошка. Но это все мелочи. Главное – к завтраку, обеду и ужину полагался увесистый кусок хлеба, иногда даже горбушка, но она доставалась редко, в порядке застольной очередности»[63].

Дети на даче[64]

М. С. Ильина: «Летом вывозили их на дачу в Кудряши. И хоть не было там электричества, а воспитателям приходилось круглые сутки находиться рядом со своими подопечными, эти летние выезды вспоминаются, как праздник. Когда наступал вечер и ребятишки засыпали, мы собирались невдалеке от домиков и тихо пели песни. Как мы любили эти посиделки!».[65]

Владилен Георгиевич Липин: «Летом нам давали бесплатную путевку на “детскую площадку”, размещавшуюся в саду Сталина. Слева от входа было одноэтажное здание с комнатой для игр и проведения лекций, спевок, художественной самодеятельности, но главное – там один раз кормили! От школы тоже была “площадка” в парке им. Кирова, где были карусель, качели, “гигантские шаги”, шахматы. Здесь же имелась эстрадная площадка для выступлений. Сбор шишек, костер, песни, загадки – это было увлекательно и интересно, но все мы ждали главного: в завершении дня нам давали чай с булочкой! Больше всего из того периода вспоминается чувство голода! Оно до сих пор живет в моих снах!». [66]

Юрий Павлович Лесневский: «В Первомайском сквере на торцевой стене городского корпуса укреплен большой киноэкран. А с улицы М. Горького из окна верхнего этажа здания мощным кинопроектором с длиннофокусным объективом демонстрировались фильмы. Это были фронтовые киножурналы, киносборники и киноплакаты. <...> Особенно нам нравился киноплакат «Чапаев с нами». С замиранием сердца мы ждали, переплывет или нет Василий Иванович реку Урал? Но Чапаев в исполнении Бориса Бабочкина, к нашему восторгу, выходил на берег, надевал бурку, садился на коня и, обращаясь к зрителю, призывал бить фашистов»[67].

Юрий Павлович Карандин: «Ипподром же у нас был, и вот эти годы военные и после войны… детство прошло на ипподроме: футбол, пыльная дорога. Дед, поскольку он на ипподроме часто бывал, приносил жмых, бабка стряпала драники с отрубями – это был деликатес, и жмых, пока целый день на ипподроме бегаешь, жуешь. А бабкин родственник, он работал в мединституте в нашем на кафедре физкультуры, мне приносил футбольный мячик, но тогда еще камера там была, шнуровка. И вот мы, а ребятишек много собирались на ипподроме, целый день гоняли в футбол».[68]

Олег Борисович Кортелев: «Другой вид спорта – коньки. Катались по заснеженным и укатанным дорогам и тротуарам. Лучшими коньками были “дутыши”. Они привязывались к валенкам сыромятными ремнями с помощью палочной закрутки. Любимым развлечением конькобежцев была погоня за грузовиками. Во время войны их было всего два вида: ЗИС-5 и «полуторка». Ребята привязывали к длинной веревке крючок-якорь и забрасывали его в кузов проезжавшей машины, после чего, уцепившись за веревку, победно мчались по дороге вместе с грузовиком. <...> Но самым захватывающим был длинный и крутой спуск по дороге к реке Иня. Здесь были и скорость, и длительность процесса и адреналин. Жаль только, что потом долго возвращаться наверх».[69]

Валерий Николаевич Тарасов: «Наша компания обзавелась коньками. У каждого они оказались разными и по форме, и по размеру. Но мы наглухо прикручивали к толстым подошвам подшитых валенок “дутыши” (по-нынешнему – хоккейные) с короткими прямыми лезвиями и “снегурки” (для фигурного катания) с витиевато закрученными носами. Чаще получалось: на одну ногу – “дутыш”, на другую – “снегурка”. Добывали длинную веревку, закрепляли на конце ее металлический крюк и всем “табором” выходили на обочину дороги в ожидании проходящего мимо грузовика. <…> Как только машина равнялась с нашей компанией, все разом срывались с места. Первый цеплял крюк под задний борт, и грузовик тащил за собой на веревке всю компанию – благо дороги не чистили и коньки легко скользили по укатанному насту. Лихо прокатив два- три квартала, ближний к борту отцеплял крюк и компания ждала машину в обратном направлении. Развлечение имело свое название – “паровоз”, где роль локомотива отводилась грузовику, а мы были вагончиками».[70]

Ещё с 1941 года в старших классах была введена военно-санитарная и военно- физическая подготовка по усиленной программе с освоением огневого и рукопашного боя, начал радиосвязи, проходили пятнадцатидневные лагерные сборы учащихся.

Нинель Павловна Волкова: «То, что мы занимались физкультурой – это была обязанность, у нас ведь было военное дело: мы маршировали, ползали по-пластунски, должны были подтягиваться, мы стреляли из малокалиберных винтовок».[71]

Раиса Александровна Бриллиантова: «Зимой у нас своё веселье: строим снежные крепости, лепим баб, катаемся с горки, прыгаем в сугробы с высокого забора. Снег чистый, ярко-белый, мы в нём тонем, как в пуховой постели. Ах, какое это удовольствие – вволю набарахтавшись, броситься спиной в высокий сугроб, широко раскинуть руки и глядеть в высокое небо».[72]

Зимние забавы.1941-45 гг.[73]

Борис Сергеевич Якимов: «Зимой мы катались на санках, играли в хоккей с мячом, потом уже про шайбу услышали. Летом играли в пристенок, чику, чижик, ножичек, футбол, лапту. Но для лапты и футбола нужны чердакам, из рогаток стреляли по воробьям. Катались на «колбасе» деревянных трамваев (на буфере, которым соединяются вагоны)»[74].

Валерий Николаевич Тарасов: «Мы вели постоянные нешуточные войны (между дворами – К.Г.). Каждый на своей стороне улицы возводил мощное боевое укрепление из снега, облитого водой. Крепкая получалась постройка и практически неприступная – с бойницами, стрелковыми мостами вдоль стен. <…> Периодически мы устремлялись через дорогу на штурм вражеской крепости, но только после рыцарской договоренности с противником. Главное наступательное оружие – снежки. Готовили их заранее и склады охраняли бдительно, чтобы (случалось и такое) боеприпасы не похитили вражеские лазутчики и хватило их на любую атаку. Собирали армию из дружественных дворов и с криками “Ура-а-а!”, часто применяя обходной маневр, оказывались в тылу и сминали обороняющийся гарнизон. И, как во всяком бою, случались потери. Когда снежки заканчивались, в ход шли и льдинки, иногда внушительные, хотя это категорически запрещалось».[75]

Борис Сергеевич Якимов: «Произносить слова правильно и объясняться на литературном языке было непопулярно. Кто говорит правильно, тот, значит, “выпендривается”, “свою образованность показывает”. Ребята стеснялись говорить грамотно. Я помню, булыжные мостовые называли “сошейкой”, хотя правильно надо было говорить “шоссе”. Но мы не смели. В обыденной жизни у нас, мальчишек, превалировал “зэковский” язык. Тогда он нам казался романтичным и выразительным. В ходу были такие словечки, как “накнокать” – увидеть, “штевать” – кушать, “хаец” – хлеб. <...> Существовали и “секретные” языки. Они служили нам развлечением и защитой от постороннего уха. <...> В этих языках все дело во вставках: мы вставляли «нака» перед каждым слогом, “фи” после каждого слога. Вообще хочу заметить, что во времена моей юности говорили просто, порой неграмотно, но без мата. Так вольготно материться, как сейчас это делают и взрослые, и молодежь, никто себе не позволял»[76].

Юрий Валентинович Феоктистов: «А что же мы, дети? А дети - они и в Африке дети. Как и до войны, мы ходили в детсады и школы, но вот воспитывала нас и обучала жизни в основном улица, и еще неизвестно, кто и что повлиял на наше формирование сильнее. Мужиков как метлой повымело на фронт, оставив лишь “бронированных”. Матери все на работе да по хозяйству, и мы целыми днями, с перерывами на школу, пропадали на ней, родимой, на улице. Улица учила нас дружбе и взаимовыручке, выносливости и неприхотливости, закаляла тело и душу, формировала характер и живучесть, но только все это происходило уже с позиции силы.

Как и до войны, мы играли в футбол улица на улицу, в городки и бабки, в зоску и ножички, в чику и картишки (уже на деньги), дрались с детдомовцами и “ремеслухой”, купались и рыбачили на Оби, Каменке и Ельцовке, вступали в пионеры и ломились в кинотеатр “Пионер”, ходили в библиотеки и читальные залы, зимой - на лыжах - в овраги, а на коньках - на каток в сад имени Сталина. “Чистили” огороды и покуривали, а при случае и подворовывали, чего уж теперь-то лукавить... Ревели вместе с матерью, получив похоронку, а на другой день пытались удрать на фронт, чтобы отомстить за отца. Милиция вылавливала хулиганье и беспризорных, пристраивая их в детдома и трудовые колонии, ремесленные и суворовские училища»[77].

Конечно же, находились и мирные детские занятия. Большой популярностью среди детворы пользовалась эвакуированная к нам зообаза, что находилась напротив Центрального рынка. Здесь были собрана редчайшая коллекция диких животных: африканский лев, уссурийский тигр, африканская гиена, американская пума, индийский слон. Так же и цирковые представления, и спектакли театра кукол Сергея Образцова.

Постановление о размещении Новосибирского зосада.1944 г. (ГАНО)

А весной 1944-года в городе и области разворачивается движение «Окружим вниманием и заботой детей фронтовиков». Для остро нуждающихся детей обкомом комсомола установлено 250 стипендий по 100 рублей.

Праздники

Не обойдён был вниманием и любимый праздник Нового года. На зимние каникулы предписывалось у школ и общежитий заливать катки, а в 1942 году Горисполком устраивает общегородскую ёлку в саду им. Сталина (ныне Центральный парк).

Решение об устройстве общегородской ёлки. 1942 г.[78]

В школах, детсадах тоже ставили ёлки, и украшали чем могли. Дети клеили из бумаги и газет гирлянды, бумажные цепи, делали из газет, вырезали и раскрашивали снежинки. Дед Мороз приходил на праздник частенько в образе партизана. Находились у него в мешке и конфетки для подарков, и бомбы для врага.

Новый 1944 год.[79]

Нинель Павловна Волкова: «В школе всегда отмечался Новый год. С елкой! Делали какие-то костюмы, какие-то спектакли ставили. А подарком могла быть одна конфета, и этого было достаточно. Или мамы, родительский комитет напекут блинов, тех же драников наделают, на него положат чего-нибудь: или сметанки, и кусочек масла».[80]

Римма Даниловна Малянова: «К Новому году мы стали сами делать игрушки, елку наряжать. Приехала кинохроника и нас снимала, я какое-то стихотворение читала. А потом отец с фронта написал, что он нас видел».[81]

Луиза Константиновна Милякова: «Игрушки на ёлку делали сами. Раскрашивали полоски бумаги, делали колечки, скрепляли и вешали цепочки на новогоднее дерево. Помню, как прыгала зайчиком вокруг ёлки. Сейчас уже и школы той нет, а я до сих пор помню нашу учительницу Анну Ивановну Беляеву, которая с другими педагогами устраивала праздники. Дома тоже ставили ёлку — дядя вырезал деревянные украшения».[82]

Валерий Николаевич Тарасов: «Мы любили праздники: каждый сулил подарок. На Новый год в домах устанавливали елки с нехитрыми картонными игрушками. Иногда ёлки даже светились огоньками. Где мамы добывали лампочки – одному Богу ведомо, но они очень походили на те, что освещали приборы танков и другой военной техники. Уж что что, а эти лампочки мы знали: в танки и кабины военных грузовиков нас иногда пускали, если колонна останавливалась возле дома, и солдаты просили принести воды».[83]

В каникулы 1943/44 годов общегородскую ёлку организовывали в клубе Сталина, который занимала Ленинградская филармония. Помимо самой ёлки и её украшения были выделены средства на продуктовые подарки для 12 000 детей с 1-го по 4-й класс.

Борис Алексеевич и Галина Петровна Никитенко: «Для нас праздники устраивали в клубе Сталина, или, как он называется теперь, имени Октябрьской революции. Вроде война, а хорошо все праздники отмечали. Ну а на Новый год ёлок таких не было, как сейчас. Но у нас цветы были, фикус, олеандр, мы на верёвочках вешали на них какие-то самодельные ёлочные игрушки. Вот у меня единственная осталась, подарили мне её на этом празднике – гроздь винограда».[84]

По инициативе президиума ВЦСПС «предложено устраивать для детей утренники, киносеансы, встречи с участниками Отечественной войны, учеными, писателями и стахановцами, выступления художественной самодеятельности, массовые военно-спортивные игры, походы и прогулки на лыжах. В рабочих поселках и при общежитиях устраиваются катки и снежные горки».[85]

Идея Тимофеевна Ложкина: «У нас не было елочных игрушек, очень трудно было кусочек хлеба достать. Самая вкусная еда, которую я люблю до сих пор – черный хлеб, посыпанный сахаром».[86]

Валерий Николаевич Тарасов: «Но самый яркий и красочный праздник, конечно, – день рождения. <…> Нам накрывали стол. Бабушка да и мать были в этом деле большими искусницами. У гостей от обилия запеченных булочек, витых калачиков, жаворонков и других кулинарных изысков слюнки текли... пока не принимались за еду: все кулинарные изыски готовились из картошки. Но все равно за столом царило торжественно-радостное веселье. Все приходили нарядные, в свежезаштопанных рубашках и таких же, тщательно отглаженных штанишках».[87]

В 1943 году уже всё начинает меняться в лучшую сторону. Специальные столовые были открыты для детей, нуждающиеся в усиленном питании.  В зале бывшего ресторана «Централь» (Красный проспект, 23) была открыта детская столовая № 7, которая кормила детей фронтовиков. В газете «Советская Сибирь» была опубликована фотография, на которой в ней обедает будущий выдающийся скрипач, а тогда ещё учащийся Новосибирской музыкальной школы, 13-летний Игорь (Эдуард) Грач. В конце года была открыта вторая такая столовая – в Окружном доме Красной армии (Красный проспект, 63): «плотно пообедав, ребята идут в школу, а после занятий снова приходят в свою столовую ужинать».[88]

Игорь Грач в детской столовой № 7.[89]

Эдик Грач на занятиях. 1941-1945 гг.[90]

Римма Даниловна Малянова: «О нас, детях, в общем-то, заботились: в школе у нас все-таки были завтраки: булочка 25 г, и на ладошку кусочек сахара или тертого шоколада самого низкого сорта. <…> Нам выдавали такие талончики-карточки на обеды. Была столовая в “Старом корпусе”, туда мы ходили обедать. Очереди длинные-длинные… Немножко нам супчику дадут, что-то на второе, но всё-таки нас кормили. В магазинах ведь было пусто! Продавали только лишь вырезанные из досок и разрисованные подносы под горячее, под холодное. Я такое покупала и на обороте писала: “Не так дорог подарок, как дорого внимание. В день 8 марта. От дочери маме”».[91]

В том же 1943-м создаётся детская спортивная школа общества «Смена», в мае 1944-го проходит городской слёт отрядных и старших пионервожатых, в августе создается и начинает работу Дворец пионеров. Под него отвели этаж прекрасного здания по Красному проспекту (ныне № 46).

Римма Даниловна Малянова: «Там работали кружки – хоровой кружок, драматический кружок, а потом мы в госпиталях выступали со своей программой, в форме – белая юбочка, белая кофточка, красный галстук!».[92]

Профобразование и ВУЗы

Учились и те, кто был вынужден оставить образовательные школы для работы на заводах и в шахтах. На конец 1942 года в «школах взрослых повышенного типа», находившихся преимущественно на предприятиях, училось 1980 человек.  В 1943 году в области было открыто16 таких школ, из них 5 было в Новосибирске.

В. А. Воронцова «Ходили в школу поздно вечером после работы пешком, так как по проспекту Дзержинского трамваи ходили очень редко».[93]

Тем не менее, нехватка квалифицированных кадров была одной из основных проблем каждого предприятия. Для решения этой задачи был объявлен призыв городской и сельской молодежи в заведения государственных трудовых резервов – ремесленные училища (РУ) и школы фабрично-заводского обучения (ФЗО).

Ремесленные и железнодорожные училища выпускали квалифицированных техников, шестимесячные школы ФЗО рабочих массовых профессий. Обучение молодежи проходило непосредственно у станков опытными рабочими.

Экзамен в школе мастеров социалистического труда 1942-1945 гг.

(Музей Новосибирска)

Кирилл Архипович Титов: «…потом был экзамен. Нужно было из кусочков жести сделать бидончик. Я сделал. Комиссия аттестовала меня и сразу дали 4 разряд. До сих пор как дорогую реликвию я храню первую сделанную мной вещь – 3-литровый жестяной бидончик».[94]

На 1 января 1945 года в мастерских РУ обучалось 42,3 % учащихся. За годы войны учебные заведения гострудрезервов области подготовили 62,8 тыс. молодых рабочих. Кроме того, в городе основаны речной техникум, топографический техникум, станкостроительный техникум, восстановлена работа техникума советской торговли, реорганизовано педагогическое училище.

В Новосибирской области в годы войны было 24 вуза (включая 9 эвакуированных) с общим количеством студентов почти 14 тысяч человек, из них 10 в самом Новосибирске (5,5 тысяч человек).

Из Москвы приехали институты: авиационно-технологический, инженеров транспорта, стали, коммунального строительства; из Ленинграда – институт инженеров железнодорожного транспорта, театральный; из Днепропетровска – институт инженеров транспорта, инженерно-строительный, из Донецка – химико-технологический. Часть их работали самостоятельно, часть слили с профильными новосибирскими вузами – военных инженеров транспорта, инженерно-строительный, сельскохозяйственный, медицинский, геодезии и картографии. В 1943-м в город вернулся и педагогический институт, временно переведённый в Колпашево.

Информация о работе педагогического института. 1943 г.[95]

Учебные корпуса, лаборатории, общежития были переданы для размещения предприятий, многие студенты ушли на фронт, первые курсы были направлены на работу на заводы. Занятия проходили в две-три смены в неприспособленных помещениях, учебная работа постоянно срывалась.

Александр Филатов: «Проучившись год, я привык к городу, и он больше не казался мне чужим и пугающим. Летом нас направили в военные лагеря на практику по военному делу. До начала каникул оставалось всего восемь дней, и мы мечтали, как будем их проводить. Но... началась война! Нас спешно построили, и мы в вооружении и полном боевом порядке вышли из лагеря. Все были уверены – отправляют на фронт! А что? Мы – молодые, крепкие, здоровые, спортивные, почти всему обученные... К нашему разочарованию, нас вернули в город, и мы занялись переводом железнодорожных путей на щебеночные основания, чтобы по ним могли проходить большегрузные поезда. А первого сентября сели за парты».[96]

Елена Павлова-Пашкова: «С началом войны немало наших парней и девчат ушли воевать добровольцами. А несколько ребят с нашего курса были направлены в военную академию, в город Фрунзе, после окончания которой они тоже ушли на фронт. Оставшиеся в живых заканчивали институт уже после победы. Наше шикарное общежитие и недостроенный учебный корпус занял эвакуированный химзавод – он до сих пор занимает эти площади. Студентов расквартировали в частные дома вдоль берега Ельцовки. С жильем как-то определились, а вот слушать лекции стало негде, потому что корпус, в котором мы занимались, был занят заводом имени Ленина. Студентов первого и второго курсов мобилизовали на работу на этот завод с оговоркой, что они получают право восстановиться в институте сразу после окончания войны».[97]

Агнесса Дмитриевна Горохова: «Так как на нашем курсе геодезии были одни парни (я одна девушка), то все они ушли в армию. Пошли письма с фронта. Сначала сообщали мне ребята где кто погиб (а я, конечно, оплакивала каждого), ходила к их родственникам, а потом не стало писем <…> Из всего курса вернулся один без ног – остальные все погибли».[98]

В отличие от школьников, студенты с их мизерным пайком находились в плачевном состоянии. Особенно эвакуированные. Из-за невозможности оплаты многим учащимся хозяева отказали в квартирах, и они ночевали в холодных аудиториях институтов».[99] В немногочисленных студенческих общежитиях было «мусорно, протекали потолки, полы грязные», нет постельных принадлежностей, мыла, смены личного белья.

Частично помогало то, что студенты также задействовались на сельхозработах.

Владимир Васильевич Сбоев: «Летом 1942 и 1943 годов мы ездили всем техникумом на сельскохозяйственные работы в Маслянинский район. Мне пришлось косить хлеб на «крюк», вязать снопы, возить на волокушах, работать на конной косилке-лобогрейке. Было очень трудно. Порвалась обувь: о патриотизме не говорили, но работали очень старательно. На фронте многие сибирские дивизии уже прославились и стали гвардейскими. Местные женщины так и говорили, что надо нашим мужчинам хоть хлебушком помочь. Все будет легче! В обеденный перерыв подбирали колоски и часть из них прятали за пазуху, а мы – студенты – отваривали зерно в котелках, подсаливали и ели. Успеваемость моя немного понизилась. Некоторые ребята ушли на заводы. Я учебу не бросил».[100]

Нина Васильевна Лаврентьева: «Несмотря на полную, вроде бы, поглощенность институтскими делами, в каждом из нас жило постоянное чувство Войны. Оно было как боль, как вина – «Вот, мы здесь в тылу, учимся, смеемся, на концерты бегаем, а там…». А там, на фронте – у кого отец, у кого брат или жених. У многих родные остались в Ленинграде… Жили тревогами, надеждами, от письма до письма».[101]

Несмотря на трудности, учебный процесс и в ВУЗах продолжалась научно-практическая работа, регулярно проводились научно- технические и студенческие конференции.

Ведущие профессора и доценты эвакуированных институтов включились в работу по рационализации народного хозяйства области. Сотрудники Московского института инженеров транспорта (МИИТ) провели обследование состояния Кузбасской и Томской железных дорог, и по результатам дали 35 заключений и экспертиз полотна, предложения по рационализации электро-силового хозяйства, по механизацию добычи сибирского торфа.

В кабинете строительного производства НИВИТ.[102]

Многие и преподаватели, и студенты рвались на фронт. В 1943 году дело дошло до скандала – сбежала большая группа студентов Московского авиационного технологического института (МАТИ), размещенного в здании авиатехникума на Красном проспекте. Им удалось получить в райкоме комсомола 200 мобилизационных листков и уехать. Узнав о бегстве «двухсот», директор института М. А. Попов обратился к властям и командующий округом приказал студентов вернуть.

Клавдия Андреевна Грачева: «Встречать нас высыпал почти весь город, так как все знали о нашем «бегстве». А мы шли понурые и огорченные: на фронт не попали».[103]

Наказывать беглецов не стали, а учиться они стали ещё усерднее - «Только отличниками вернемся в Москву!». Практически исчезли тройки, а двоек вообще не было. Но некоторым попасть на фронт удалось. Около десяти студентов МАТИ перевелись в Новосибирское артиллерийское училище, успешно его закончили и воевали уже офицерами.

Уже в 1942-м в Москву реэвакуировался МИИТ, после 1943-го потянулись и остальные. Резко обострилась нехватка преподавательских кадров. На 1 июля 1945 года в шести новосибирских вузах работало 499 человек профессорско-преподавательского состава. По окончании войны учебные корпуса, общежития вузам так и не вернули – в них продолжали размещаться заводы.

Перемены

В 1943 году вздохнулось свободнее. Сводки с фронтов утешали, уезжали на запад госпитали, освобождались школьные здания. Но заселяться в них было ещё рано.

На заседании Новосибирского горисполкома о состоянии эксплуатации школьных зданий был заслушан доклад заведующего Гороно А. А. Николаева. В нём отмечалось «недопустимо безответственное и варварское отношение» к возвращаемым зданиям. Самовольное переоборудование помещений, разрушение печей из-за постоянной топки создавало прямую угрозу пожаров, порча канализации и загрязнение помещений и участков школ помоями невозможность использования их для образовательного процесса. Всё это было охарактеризовано как «преступная эксплуатация зданий».[104]

Ученики 5 «А» с классным руководителем Левиной. 1944 г[105]

Большие перемены проходят и в организации школы. Во всех школах города проведен прием в первые классы, расширено количество учебных мест, предприятия оборудуют школьные физические и химические кабинеты. В 1943-м вводится раздельное обучение мальчиков и девочек, принимаются «правила поведения детей в общественных местах» с регламентацией появления на улице в позднее время, посещения учащимися до 16 лет театров и кино и т.д.  В 1944-м во исполнение закона о всеобуче проводится учёт детей и подростков от 7 до 15 лет, для учащихся ФЗО вводится форма.

Валерий Николаевич Тарасов: «На ремесленников тех лет смотрели с завистью: форменные отглаженные брюки клеш, чтоб носки ботинок закрывали полностью и полоскались при ходьбе. Новенькие гимнастерочки с блестящими пуговицами, начищенные до солнечной яркости металлические пряжки с буквами «РУ». Одним словом – гордая рабочая смена. И брали в ремесленные не всех подряд, в основном детей погибших на фронте рядового и младшего командного состава. А детям старшего комсостава, начиная с майора, открывался путь на вершину воинского Олимпа – в суворовские и нахимовские училища».[106]

Елена Александровна Фролова: «Когда кончилась война, митинг был в школьном зале. Выступали военные, штатские. Наша учительница протолкалась к моей маме: – У Леночки нет ли стиха, ну хотя бы приблизительно подходящего? – Есть – “После войны”. Меня вывели на сцену. От волнения я тыльной стороной ладони вытерла пот над губой. <…> – “Дождь прошёл, прошёл и ветер, Тучи нету ни одной, Солнце светит, ярко светит Над любимою страной. Папы все вернулись с фронта, Вот и кончилась война, Снова радость, снова счастье, Снова мирная страна. Снова нивы зажелтели, Зацвели опять сады, Все опять повеселели, Энергичны и бодры. Жизнь мирная настала. Все домой вернулись вновь. Сталин с нами, Сталин с нами! Перестала литься кровь”. В зале громко плакали женщины. Директриса приподняла меня и поцеловала. А за кулисами журналистка усадила переписывать стихотворение. Мы с мамой поехали в центр Новосибирска. Там было много-много народу. Обнимали и целовали всех военных, особенно паренька с пустым рукавом. Был салют. А когда мы вернулись, все стали рассказывать нам, что по радио передавали стихотворение маленькой девочки Лены Симонович из соцгородка. Это было моё первое выступление в прессе, только я его не услышала».[107]

За труд в военные годы 46 новосибирских учителей награждены Орденом Ленина, 53 – Орденом Трудового Красного Знамени, 92 – Орденом «Знак Почета», 108 – медалью «За трудовую доблесть», 200 – «За трудовое отличие».

А у тех школьников, лишённых нормального детства, остались лишь воспоминания, и гордые, но горькие слова.

Нинель Павловна Волкова: «Все заложенное в детстве оно сейчас воспринимается как какие-то сложные явления, а тогда это были просто наблюдения за жизнью, опыт жизни складывался из таких маленьких-маленьких картошин, “тошнотиков” <…> И все это превращалось в громадную гражданственность уже современного общества. Так что детство нас воспитывало».[108]

Валентина Ломоносова: «Мы, дети, были все в ритме жизни этой. Трудной, но очень важной. Людей, которые жили в нашем доме, нет, и о них никто не помнит. Мы не дети шахтеров, мы не дети войны, мы не дети Чернобыля, мы — никто»[109].

Список литературы:

1. Книга памяти / редколлегия И. И. Индинок [и др]. – Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1994. – Т. 1: А. – 512 с.

2. Пащенко, Л.С. Спасая будущее страны // Ведомости Законодательного собрания Новосибирской области. – 2015. – 8 мая (№ 26). – С. 21.