Для исследования истории науки периода 1980–1990-х годов метод устной истории применяется нечасто. Кроме того, сегодня направление устной истории методологически тесно связано с направлением исторической памяти в нашей стране и, соответственно, ограничено сюжетно. Представление о научных сотрудниках конца советского периода в некоторой степени мифологизировано за счет литературных и кинематографических образов. Не предполагая на данном этапе определенной цели, кроме сбора данных, мы провели аудиозапись воспоминаний одного из научных сотрудников.

Нашим респондентом согласилась выступить Светлана Анатольевна Романова. Сегодня она работает руководителем отдела аспирантуры в научном институте системы СО РАН, а в конце 1980-х была выпускницей механико-математического факультета НГУ и стажером в исследовательской лаборатории. О повседневной жизни сотрудника науки того периода она и рассказала нам. Светлана Анатольевна сегодня занимается организацией образовательной деятельности по подготовке кадров высшей квалификации с использованием современных образовательных технологий.

Далее приводится дословная расшифровка записанных мною на диктофон воспоминаний о повседневной жизни и работе в институте без правок и комментариев.

Светлана Романова в 1987 и 2021 гг.

«Если начинать сначала, то следует вспомнить поезд, который с Иркутска в Новосибирск, в физматшколу меня привёз. Победители олимпиад, школьники, девятый класс – пятнадцать человек – сели на этот поезд и поехали. Кто-то вообще первый раз на поезде ехал, кто-то был из дальнего-дальнего села Иркутской области, просто был победителем олимпиады. То есть можно было просто в Новосибирск, в Академгородок, в физматшколу приехать без подготовки, не учась в каких-то ”элитных школах”. Без средств вообще. Нас отправляла, финансировала Иркутская область, муниципалитет, получается... Это был 1981 год. Этот поезд очень всем запомнился, и до сих пор человек пять оттуда, мы знаем – кто-где, общаемся. А тогда первый раз познакомились, нам было по 16–17 лет. И еще во время этого поезда было солнечное затмение. Поезд останавливался, и мы делали какие-то приборы из подручных средств (стёклышки – всё это), чтобы наблюдать и запечатлеть это солнечное затмение.

Почему Новосибирск? Ты в Иркутске живёшь там, учишься, друзья остаются. Но когда ты сюда попадаешь, в летнюю школу ФМШ, она организована таким образом, что ты слушаешь самые передовые, интересные идеи. С тобой общаются на равных. Тебе дают высказаться и внимательно слушают даже самые завиральные идеи. К тебе относятся как к личности. И вот этот глоток свежего воздуха в период застоя, когда ты жил в Иркутске при заводе авиастроительном. А там, где производство, всё подчинено…

О деньгах тогда пока ещё никто не думал. Это в 92-м начался вопрос выживания, когда финансирование было прекращено. Либо наше поколение уехало, либо перестало заниматься наукой.

Два человека из того поезда в Москве, один человек в Новосибирске. С наукой или образованием только я как-то связана. Сейчас настолько всё перемолотило, что кто-то занялся бизнесом, кто-то уехал за границу, кто-то умер уже. А если вспомнить выпуск после университета – все были в науке, почти все в институт пошли. У нас образование было связано с тем, что после третьего года обучения начинал уже работать в институте. То есть спецкурсы проходили непосредственно в институтах СО РАН, и когда ты заканчивал университет – ты уже знал, в какой институт тебя берут. Естественно, у тебя уже были какие-то заделы, статьи. Тогда только-только начиналось программирование. Вот у меня первые программы появились на четвертом-пятом курсе. И мне очень повезло с первым научным руководителем, который с четвертого курса стал отправлять меня на конференции. Тогда в университете впервые начинались студенческие конференции, и научный руководитель иногда мог тебя заявить, как соавтора его доклада, либо ты свой собственный доклад мог подготовить. Тема выпускной работы уже, как правило, была определена.

Иногда случалось так, что ты думал, что попадаешь на студенческую конференцию, но нет. Научный руководитель у меня был такой замечательный – Гладышев Михаил Тихонович. Он простых задач не ставил. Поскольку ты, как студент, не очень понимаешь – решабельная это задача, нерешабельная – тебе дали тему, ты начинаешь ее изучать. Он мне дал конкретную задачу про оползень на Камчатке, который расположен на склоне в бухте, который если упадет, то пойдёт волна цунами. Сказал – надо рассчитать, как эта волна пойдёт. Вот, соответственно, на четвертом курсе я первый раз познакомилась с тем, что такое цунами, матмоделирование. Это механико-математический факультет. Кафедра математического моделирования гидродинамических процессов. Поэтому цунами как раз туда и вписывалось. Ну вот, Михаил Тихонович после этой задачи послал тезисы на красноярскую конференцию по цунами.

Я, такая, думала, что это студенческая конференция, отправила заявку по докладу, который не представлял, наверное, большой научной ценности. Когда туда приехала – выяснилось, что там собрались все цунамисты Советского Союза. И поскольку моё имя было новое, ко мне было пристальное внимание. Тем более, что заявленная тема доклада – это была задача, которую несколько лет не могут решить, потому что не хватает технических возможностей. Тогда ещё не было компьютеров, которые быстро считали и обрабатывали большие базы данных. Вот, собственно, на четвертом курсе у меня произошло знакомство с большинством этих цунамистов, ведущих специалистов, которые занимались проблемами цунами. После окончания университета уже не было вопроса, куда я буду поступать: мне эта тема была интересна.

Лаборатория волн цунами была организована тоже примерно в это же время на вычислительном центре Сибирского отделения Академии наук. Курировал тогда директор этого ВЦ – Алексеев Анатолий Семёнович, и вопрос распределения после университета когда встал, он написал письмо руководству университета, чтобы меня распределили именно к ним, в их лабораторию. Но поскольку ставок не хватало тогда, была организована межинститутская лаборатория между Омским НИИ приборостроения, которые занимались программным обеспечением и разработкой приборов, и лаборатория на ВЦ, которая занималась матмоделированием. Это еще была плановая экономика, свободное распределение встречалось крайне редко, и чтобы попасть в СО РАН, у тебя должен был средний бал аттестата быть выше четырех с половиной. У меня был меньше, у меня был четыре и три. И меня в СО РАН не распределяли. Омское НИИ приборостроения – это прежде всего инженеры, это отраслевая лаборатория. Она находилась на территории ВЦ в Новосибирске. Это не производственники, но у них исследования были связаны с экспериментом. Они ставили датчики и фиксировали, например, s-волну и p-волну, если идёт какой-то сдвиг почвы или взрыв. И вот эти датчики – они фиксируют подвижку земной коры, и мы с помощью матмоделирования (которым занималось ВЦ – «моя» лаборатория) могли спрогнозировать, через сколько минут, в каких местах будет волна, какой высоты. Есть угроза жизни или нет угрозы жизни. Это было очень важно, потому что оповещения цунами, зачастую ложные – они тоже наносят ущерб экономике очень сильный. Поэтому задача стояла, в том числе, прогнозировать: будет волна цунами или не будет. Если будет – то своевременно предупредить и эвакуировать население. Построить в нужных местах защиту и волнорезы, которые разбивали бы эту волну. Ну, а если не будет, то спокойно продолжать…

Создавалась проектная группа, когда из нескольких лабораторий брали людей с теми компетенциями, которые были нужны в данном исследовании. У нас были инженеры, математики (я как математик выступала), геофизик и программисты, стажер-исследователь Василий Титов. Марчук Андрей Гурьевич, математик нашей проектной группы, вёл основной проект по матмоделированию. Из Красноярска во всём этом участвовал Чубаров Леонид Борисович. Их Институт вычислительных технологий потом только переехал в Новосибирск. И до сих пор Гусяков, Марчук и Чубаров продолжают работать над этим. Вячеслав Константинович Гусяков – это лаборатория матмоделирования, он потом у меня тоже был научным руководителем. И ещё с той конференции по цунами стали работать уже плотно… Гусяков, Марчук, Чубаров.

С. А. Романова и В. К. Гусяков, 1989 г.

О повседневности. Я распределилась в Омский НИИ приборостроения, в отраслевую лабораторию. Заведующий лабораторией был Хайретдинов Марат Саматович, который до сих пор работает с аспирантами, до сих пор работает на ВЦ, поскольку через какое-то время Омское НИИ приборостроения, отраслевая лаборатория, вошла в состав как часть лаборатории вычислительной математики, математической геофизики. А тогда у нас была компьютерная комната, в которой стоял один персональный компьютер, на который у нас была очередь. Часы были расписаны. То есть я могла туда приходить в определенное время на два-три часа. Вот в это время я могла на компьютере что-то там считать. Всё остальное время я, значит, либо на бумажках, либо обсуждая что-то с коллегами. У меня была поставлена задача, которая разбивалась на маленькие подзадачки, а потом надо было проверить эти идеи, которые ты обсудил, с помощью матмоделирования. Грубо говоря, в обсуждении рождались идеи, записывались, анализировались в записях, а потом надо было запустить то, что ты записал от руки… Потом напечатать на этом персональном компьютере в программе. Тогда мы писали на Фортране.

Не было личных девайсов, не было Интернета. Ты читал очень много литературы, самообразовывался. Потому что иногда к тебе приходили программы и коды, которые использовались, скажем, в зарубежных институтах, но они не вставали на твое программное обеспечение. Надо было понять, что они там делают, какую модель применяют, и как-то это адаптировать под себя.

Поскольку работа шла совместно, большая часть работы у меня проходила под руководством Вячеслава Константиновича Гусякова. А у них статистические данные, создавалась экспертная система. Обсуждали – какие модели использовать. Например, математическая модель расчета выхода волн цунами традиционно рассчитывалась в прямоугольной системе координат, а мы применили сферическую систему координат выхода волн. Сейчас это базовая модель считается, потому что сферическая система более четко описывает линию берега.

Или, например, обсуждали модели двуслойной мелкой воды. Это неоднородность. Вот у тебя есть дно, есть какая-то вязкая жидкость, и есть жидкость обычная. Это двуслойная мелкая вода… Если рассматривать вязкую жидкость, там коэффициент вязкости другой, и уже модель другая применяется. Это не просто дифференциальные уравнения какие-нибудь, а именно модели другие. И ты это обсуждал с учёными, с коллегами. Вот эти обсуждения – какую выбрать модель, как и какой коэффициент применить, на каком этапе расчета что сделать – вот это повседневная жизнь. Каждую неделю проходили научные семинары, на которых обязательно кто-то что-то докладывал, что-то обсуждали. Это было много народу, много обсуждений. А иногда это было за чашкой чая, когда два-три человека собираются. Начинаем говорить о жизни, а заканчиваем обычно научными проблемами.

С коллегой из Франции на конференции по прогнозированию волн цунами, 1989 г.

Эти разговоры… Они не заканчивались в институте. Вечерами очень часто друг к другу в гости ходили. Дети маленькие у многих были. Например, можно было прийти к друзьям. Они физики. Я математик. Они занимаются вообще другой тематикой, но, когда начинаешь обсуждать технические вопросы… Потому что технические вопросы оснащения институтов – они примерно у всех на одном уровне были. Какую программу использовать, как подойти к решению какого-то вопроса. Иногда ты получал информацию, которую приносил коллегам, говорил – вот, у меня тут физики подумали – так вот сказали. И это могло пойти в решение твоей задачи.

Когда появился Microsoft первый, решили, что экспертную систему надо делать не в виде наборов кодов, а делать так, чтобы этой экспертной системой мог пользоваться не программист. Делали интерфейс!

Слова дизайнер тогда не было. Подбор цветов, гармония – всё это обсуждалось по каждой кнопочке. Интуитивно приходили к этому, советовались со знакомыми художниками, какую палитру выбрать. Это всё не специально каким-то образом делалось. Просто ты использовал в повседневной жизни всю ту информацию, какую только мог использовать.

Светлана Романова и Томас Соколовский, 1989 г.

Конференции, конечно! Подготовка, согласование, командировка, отчёт об этой конференции очень подробный на научном семинаре с материалами. Докладываешь обо всём, что там услышал, как среагировали на разные доклады, какие вопросы были. Не знаю, как сейчас, в каких-то лабораториях это осталось как традиция, но за счёт того, что много онлайн, это всё ушло в цифру. Сейчас просто больше информации, которую ты просто можешь найти.

Да просто сейчас можно написать коллегам, с которыми ты не знаком, и они отзовутся. Тогда ты должен был с кем-то познакомиться... Найти... Письма долго шли.

Вообще появление электронной почты – это был прорыв в общении. Очень сильно сократилось время коммуникации. Ответ на свой вопрос ты стал получать гораздо быстрее. Писали письма сами в рамках повседневной работы. И это было академическое письмо по всем канонам. Этому сейчас учат специально, так как мессенджеры немного изменили всё, потому что уточнять и переспрашивать можно бесконечно... А тогда это всё умели – это часть культуры просто была, ты владел этим, просто знал.

В каждой лаборатории, проектной группе был свой инженер, свой человек. Была, конечно, и общеинститутская группа техников, но в своей сфере был обязательно свой человек. При том, что каждый обладал довольно высокими техническими навыками. Например, каждый умел программировать. Потому что языки более низкого уровня дают тебе возможности короткими путями достигать своих целей, оптимизировать.

Если ты всего этого не знаешь, не владеешь – очень сильно отстаешь. Поэтому обучение в ежедневном процессе – оно было постоянным. Чтение статей, чтение новинок, обсуждение их с коллегами.

В институте часто устраивались общие праздники – приходили с семьями, с детьми. Иногда в выходные кто-то выходил на работу, иногда садик не работал – дети нередко присутствовали, играли в лабораториях.

Единственный персональный компьютер в лаборатории, 1988 г.

Не было такой вот охраны, как сейчас. С кем-то ты дружил, с кем-то ты приятельствовал, с кем-то нет. Кстати, важный факт. В лаборатории, в которую я пришла, у них была возможность дать молодому специалисту квартиру – и они это сделали, потому что была проблема.

Человек, который приходил, новый – он не оставался наедине со своими проблемами. Тебе помогали их решать. Когда ты первый раз с этим сталкиваешься. Ты думаешь, а как ребенка устроить. Раньше садик был при университете, ты пришел в лабораторию, а она отраслевая – принадлежит омскому муниципалитету. И вот с такими и подобными бюрократическими вещами никто не оставался один на один. В основном, подсказывали, помогали, поддерживали. Иногда пользовались случаем, чтобы помочь коллеге. Вообще бюрократии было гораздо меньше… намного меньше.

Возвращаясь к этой проектной группе и лаборатории. Она свою задачу выполнила. В 1989 году впервые в Новосибирске проходил международный конгресс по цунами, который, по сути, был этой проектной группой и организован. Это было очень крупное событие. Вообще наука – она международная. Это самое главное достижение человечества, что наука не может быть под каким-то политическим строем или чьим-то флагом, под конъюнктурой. И в то время это было так. Несмотря на все запреты там, на какие-то первые отделы, мысли и идеи научные обсуждались на открытых форумах. Соответственно, вот этот конгресс по цунами собрал порядка ста двадцати человек. Причем ведущих ученых со всего мира. В 1989 году здесь прозвучали впервые те идеи, доклады и постановки вопросов, которые уже обсуждались за пару лет до этого в этой проектной группе и которые до сих пор являются ведущими темами в Калифорнии, на Аляске, в Японии – в международных центрах цунами.

Всей организацией занималось от силы человек семь, ну, может, десять – привлекались специалисты из иностранного отдела. Организовать, встретить, разместить. Все рассылки, все доклады. Каждый человек знал, за что он отвечает и что он делает. Никаких бюрократов или “эффективных менеджеров”, всех этих надстроек не было. Каждый из нас был многофункционален. Ты мог быть переводчиком, инженером, сопровождающим. Это был бесценный опыт, который не раз пригодился потом.

То признание, которое раньше было на уровне каких-то отдельных статей одного-двух человек, буднично перешло в международный синтез идей в области матмоделирования цунами. Доклады звучали не только с новосибирского Академгородка. Камчатские ученые приезжали. Ученые с Москвы, Нижнего Новгорода, с Владивостока. И, наверное, уровень докладов, которые звучали от японцев, американцев, он был не лучше. Наши идеи подхватывали, развивали, они обсуждались, тут же делились чем-то новым. Цель была – спасти мир, человечество от цунами. Ощущалось некое проникновение в мысли друг друга. Наука – это всё-таки что-то открытое.

Плюс тут же возникали уже новые идеи. Например, астероиды. Что произойдет, если астероид упадёт в океан? Волна пойдёт цунами? Да, пойдёт. Как она будет идти? Это из разреза фантастики, но тем не менее потом стали находить следы падения этих астероидов. Тут же и исторические теории, когда вспоминались какие-то разрушения. Тема конгресса одна – волны цунами, а дисциплин много разных. Тут уже и историки, и математики, и геофизики, и физики, и химики. После этой конференции по цунами была организована экспедиция, совместно российско-японская, на побережье Тихого Океана – там, где было 56-го года самое большое мегацунами, которое оставило следы. И вот брали образцы грунта на глубине полтора-два метра и исследовали. И там очень много данных тоже получили.

И вообще, многофункциональность и междисциплинарность – это слова не пустые, они изначально всегда были где-то. Сейчас об этом начинают говорить. Просто похоронили в своё время, а тогда это просто стиль работы такой был. Если цунами, то это и геофизика, и математика, и геология в том числе.

У нас на тот момент создавалась база статистического анализа и плюс моделирование распространения волн цунами в океане и выхода на берег. Эта система существует и функционирует как экспертная система для прогнозирования цунами. Землетрясение происходит, в эту систему его закладывают и говорят через 10–15 минут, что там произойдёт. Самый яркий показатель был, наверное, 92-го года, когда эта система предсказала выход цунами с точностью до секунды. Дальше уже поняли – в эту сторону надо дальше развиваться, особенно когда технические возможности появились. Но это уже без меня было.

Один человек из группы уехал в Калифорнию – его туда пригласили, и он там один из ведущих ученых. Василий Титов. Именно эту экспертную систему он там курирует и продвигает.

У нас в 1989 году появился один из новейших персональных компьютеров, который в качестве подарка на конференции смог предоставить один из участников. Для нас это была новинка, которая по мощности была больше, чем БЭСМ-6 или Берроуз. А надо сказать, что вся идея этой экспертной системы, ещё до конференции, была в том, что она должна ставиться на ноутбуки, мобильные какие-то устройства. Все программные коды мы старались максимально возможным образом оптимизировать и сократить. Чтобы программа ресурсы экономила.

Это изначально было. Ну, во-первых, геофизики! Они всегда были связаны с полевыми работами. Когда они вели какие-то эксперименты, они должны были сразу снимать показания, обрабатывать, передавать. Инструмента такого не было, но понимание. что он должен быть, было изначально. Во-вторых, игрушки. Компьютерная игровая индустрия начинала развиваться в мире, и она дала очень сильный толчок к развитию и интернета, и мощностей, и программных возможностей потом.

Проектная группа занималась в том числе тем, что под конкретную задачу писала программное обеспечение. Иногда программное обеспечение доставалось нам от коллег, из других источников, и его надо было адаптировать под наши задачи, под наши возможности. Вот это, как правило, было громоздким, неоптимизированным, а нам всегда надо было экономить ресурсы. Находились очень красивые математические решения в программных кодах.

Итог работы группы – это признание твоей науки, расширение плюс участие в международных программах, плюс финансирование по грантам. В какой-то момент, в 92-м, вдруг всё прекращается. Кто сам смог уехать и продолжить заниматься наукой – тот уехал. Это не как лаборатории, как отдельные люди. Либо прекратили заниматься наукой. Вот я ушла.

У тебя были такие взгляды – всё впереди! Но в какой-то момент надо было просто выживать. Кто-то остался в этих лабораториях, кто мог. Кто-то уехал, кто-то спился, кто-то просто ушёл. Потенциал был очень большой. Вот именно наше поколение в научных институтах очень мало представлено. Это девяностые. Умерли многие. В сорок-пятьдесят лет. Инфаркт или…

Шоковая терапия. Ну, слово терапия можно забыть, а вот шок… Шок был на всю оставшуюся жизнь. Что-то в воздухе уже витало, конечно, весь период. Появились столы заказов, в магазинах приобрести что-то было сложно. Ты начинал привыкать через стол заказов доставать масло, мясо, сахар. То есть распределение такое. Надо отдать должное Академии наук. Всё-таки у них столы заказов были гораздо лучше, чем в других местах. Например, были родственники, которые жили исключительно натуральным хозяйством со своих пяти соток. Дача начиналась в марте, а заканчивалась в ноябре. В деревнях тоже не всё так просто было, но тем не менее были продукты минимальные. А вот кто жил в институтах, городах, на бюджетной зарплате, которую в какой-то момент перестали платить...

Я прекрасно помню шок. Как раз Алексей тогда родился. Я уходила в роддом – сметана стоила 25 копеек, из роддома вышла – она стоила порядка 30 рублей. Все накопления, которые на сберкнижке были, минимальные, – ты не мог их вернуть. Всё. Исчезли. Всё это было единомоментально – цены отпустили. Особо ничего не появилось, но то, что появилось, было по таким заоблачным ценам, что наша семья в течение 20–30 дней жили на макаронах, на том, что было в доме. Трое детей, кормящая мать. Шок? Да. И что дальше, вообще непонятно. Других источников дохода у бюджетников нет. Зарплаты гарантированной нет.

Ну, тут родственники помогали. В частности, один из родственников приехал в гости из Иркутска. Тоже был в шоке, как мы живём. Он тогда уже занимался предпринимательством. Пошёл в магазин, купил коробку какой-то колбасы, масла – обычных продуктов. Риса, круп. И мы целый месяц из этой коробки питались. То есть он к ужину так принёс, но мы её потом растянули.

Потом начало потихоньку налаживаться, но шок был сильный. Ты прекрасно понимал, что ты уже как мать семьи, троих детей… Тебе надо было что-то делать. Тогда появилась идея пойти другое образование получить, чтобы искать работу в другой сфере. У меня тогда появились стратегический менеджмент и анализ. Это курсы какие-то, которые мне потом позволили заниматься планово-экономической деятельностью, управлять финансами дальше уже. И уже в 1993 году твои мозги, ты стал востребован для коммерческих организаций. Например, делать настройки софта для бухгалтерии, финансовое управление, основанное уже не на планах, а на математике. Тебе ставили задачи – ты что-то делал, какие-то деньги платили. Ну, выжили, шок преодолели. В 1994–95-м уже полегче стало. Когда получаешь стабильный доход – уже думаешь, не как просто выжить. Думаешь, как обеспечить достойную жизнь – дети растут, иногда болеют. Обучение. Про шоковую терапию – всё. Шок на всю жизнь, зато сейчас не страшно. По сравнению с тем, что было, – что бы ни произошло, ты думаешь: ну да! Плавали – знаем! Когда-то и это закончится.

В 2009 году в Новосибирске повторили международную конференцию по цунами, практически тем же составом. Собрались те, кто в 89-м были еще на пороге свершений. Относительно будущего российской науки оптимизма было всё еще намного больше, чем сейчас.

Газетный отчет о конференции по цунами, 2009 г.

Как раз случилась волна в Японии (2001 год), когда волна дошла за 12 минут, а прогноз на тот момент работал – 15 минут. Был очередной всплеск идей, тем более, что расчётные мощности возросли тысячекратно. К сожалению, Россия во всем этом не участвует. Например, с 89-го года, когда эта идея стояла, что датчики должны стоять по определённому маршруту… Япония, Америка, Китай. У них это есть. Тихий океан, Индийский океан. У нас до сих пор Камчатка, Владивосток не защищены.

Если вспоминать Фукусиму (2011 год) – прогноз цунами был на неё. И был корректным. Просто не успели волнорезы правильно разместить. В Средиземном море итальянские учёные активно работают. В закрытом пространстве волна цунами гораздо сильнее сказывается. У них там есть и Везувий, и Этна. А Камчатка остаётся под ударом, и тот оползень до сих пор там потихоньку сползает. В какой-то момент может рухнуть.

Надежда есть. Я сейчас работаю с молодым поколением, у которых глаз горит, их поглощает научная идея, какая-то задача, нестандартное решение. Очень хочется верить, что наука также будет открыта и очень много интересного и полезного сделают наши, новосибирские молодые ребята. Ну, не только новосибирские… вообще. Молодое поколение. Им нравится заниматься наукой, оно немножко другое, но реализация через жажду интересного познания, а не через потребление остаётся точно тем же, как у тех ребят, с которыми я ехала в поезде Иркутск – Новосибирск в 1981 году. Они очень сильно отличаются от нас информированностью. Мы всё-таки были очень зашоренными. Мы дети Советского Союза, и до сих пор это ощущается. Молодое поколение, за счет того, что у них есть выход в Интернет, есть выход в международное пространство… У них возможностей больше, и они строят свой путь более осознанно. Я говорю именно про исследователей».