Каждый год 8 сентября по решению XIV Генеральной конференции ЮНЕСКО отмечается Международный день борьбы с неграмотностью. В настоящее время эта проблема вновь стала актуальной для России. Невозможно точно сказать, сколько неграмотных людей сейчас в стране, можно лишь предположить, что их немало, если учитывать официальную статистику о количестве беспризорников. Наметившаяся тенденция ликвидации малокомплектных школ в сельской местности только усугубляет ситуацию. К сожалению, в отличие от 1920-х гг. в современной России отсутствует целенаправленная политика ликвидации неграмотности. Однако необходимо учитывать и то обстоятельство, что ликвидация неграмотности в те годы содействовала решению не только образовательных, но и идеологических задач. В настоящей статье рассматриваются основные направления и методы государственной политики по искоренению неграмотности в Сибири, специфика этой политики в регионе.

По переписи 1920 г. грамотность в Сибири составляла в городах от 54 до 65 % среди мужчин, от 38 до 54 % – у женщин. В сельской местности эти показатели колебались от 20 до 33 % и от 8 до 14 %, соответственно [3]. Конечно, это не «почти поголовная неграмотность в царской России», о чем говорила советская пропаганда в 1930-е гг. Но необходимо учитывать, что по мере развертывания промышленности в 1920-е гг. возрастала потребность в грамотных рабочих, которые рекрутировались преимущественно из деревни.

В декабре 1919 г. появился декрет Совета народных комиссаров «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», согласно которому всё население республики в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшее читать и писать, должно было обучаться грамоте на родном или русском языке. Ликвидация неграмотности, согласно этому декрету, рассматривалась как обязательное условие обеспечения сознательного участия населения в хозяйственной и политической жизни страны. При этом предусматривалось, что все грамотные будут привлекаться к обучению неграмотных в порядке трудовой повинности. Для этого предполагалось развивать сеть соответствующих учреждений в городах и сельской местности.

До осени 1920 г. в Сибири было лишь 885 школ по ликвидации неграмотности, в которых насчитывалось 12 772 учащихся. В 1921 г. количество школ составило 5982, ликпунктов – 12 224, в них прошло обучение 732,1 тыс. неграмотных, что составило 9,2 % всех неграмотных на то время [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 742, л. 40].

О масштабах намечавшейся работы в целом по Сибири можно судить по докладу «Народное образование в Сибири», составленному 1 июля 1921 г., в котором сообщалось, что число неграмотных в Сибири – 8 603 927. Для полной ликвидации неграмотности вся Сибирь должна быть покрыта сетью школ (ликвидационных пунктов), числом не менее 29 360. Через каждую школу в год предполагалось пропустить по 50 человек, следовательно, за год можно было обучить 1468 тыс. человек. Однако в том же докладе отмечалось, что «работа вполне по плану осуществиться не может, ввиду несоответствия технических и преподавательских средств с потребностями работы; вся работа вряд ли будет закончена в течение 8 лет» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 291, л. 3].

Для пессимизма имелись основания – катастрофически не хватало преподавателей, оснащенных школ и т. д. Вот что сообщили докладчики с мест на заседаниях Сибирской областной конференции по ликвидации безграмотности, проходившей в Новониколаевске 18–25 июня 1921 г.: «У подавляющего большинства школ не было керосина, и в ход пускалось всё, что можно: свечи, жировики самого примитивного устройства. Недоставало письменных принадлежностей: бумаги, чернил, перьев, которых иногда приходилось по паре-другой на школу, брали бумагу из архивов, писали на клочках и на винных этикетках, и т. п. Тяжело чувствовался недостаток питания, одежды… Ко всему этому не было единого стройного плана работы. Не везде своевременно получались руководящие указания и инструкции. Не хватало школьных работников, инструкторов, но открывались курсы для подготовки школьных работников, создавались свои планы и программы, и работа шла» [1, ф. Р-1119, оп. 1, д. 96, л. 2].

Одновременно в докладах отмечался и такой немаловажный фактор, без которого невозможно понять, как при скудных материально-технических условиях удавалось решить поставленные задачи. Это был энтузиазм как тех, кто желал обучиться грамоте, так и тех, кто этой грамоте обучал.

В начале 1922 г. проблема слабого материально-технического обеспечения ликвидации безграмотности усугубилась тем, что финансирование ликпунктов и школ было снято с государственного снабжения и переведено на скудные местные бюджеты. Вот что отмечалось в отчете о работе Сибполитпросвета за первую треть 1922 г.: «Ликвидация безграмотности в Сибири со снятием таковой полностью с государственного снабжения потеряла свой ударный характер и замкнулась в рамках обслуживания организованных слоев населения, стационарных частей армии и милиции. По весьма неполным сведениям с мест, таковая в небольших размерах ведется и среди сельского населения, но каких-либо определенных форм не носит. Всё зависит от экономического состояния данного района и инициативы местных организаций» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 365, л. 15].

Такую же картину рисуют отчеты из сибирских губерний. Так, в отчете о деятельности Алтайского губернского отделения по ликвидации безграмотности отмечалось: «1922 г. – год катастрофического падения всей политико-просветительной работы на местах, [он] отразился также в области ликвидации неграмотности: из 800 школ, функционировавших в Алтайской губернии в 1921 г., к концу 1922 г. не осталось ни одной. Причины этого явления те же, что и везде: снятие с государственного снабжения всех политико-просветительных учреждений, отсюда – полное отсутствие средств. <…> Работу пришлось начинать с самого начала» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 681, л. 2].

Однако вовсе не проблема закрытия школ и ликпунктов волновала власти. Значительно больше их заботило содержание обучения и политический облик тех, кто занимался преподаванием. Характерным является циркуляр политпросветам и школам взрослых II ступени, составленный 3 октября 1922 г. Приведем большие выдержки из него, настолько ярко и образно они рисуют образовательную политику власти: «От всех программ по истории чрезвычайно явственно веет тем или иным учебником: Иванов, Платонов, Кареев, Виппер и редко пахнет Рожковым, не говоря о Покровском. Получается впечатление какого-то полного застоя в педагогической мысли, совершенной неспособности самостоятельно построить программу. <…> Такой постановкой преподавания основных научных дисциплин ни в какой степени невозможно сколько-нибудь удовлетворительно поставить и преподавание дисциплин “политических”. Последние, не будучи органически спаяны с общеобразовательным научным материалом, виснут в воздухе, начинают казаться учащимся совершенно не обоснованными научно-выдуманными теориями. <…> Необходимо также иметь ввиду, что возраст учащихся, их большая занятость, малое количество свободного времени заставляют преподавателей с чрезвычайной экономией относиться к их времени, сообщать им лишь самое важное, наиболее существенное, а не загромождать программу мелочами: “Проповеди”, “Хождение игумена Даниила”, “Моление Даниила Заточника” (программа по истории русской литературы). В курсе общественных наук взрослых необходимо дать в руки учащимся верный метод подхода к текущей общественно-политической жизни, верный компас для путешествия по извилинам и изломам “переходного периода”, сообщить им научные основы пролетарского мировоззрения и революционной настроенности. Насколько отвечает этой задаче общественная дисциплина школ взрослых II ступени, именуемая “Историей”… показывает уже то обстоятельство, что в ней можно найти сколько угодно Людовиков, Иванов и Карлов, много Фридрихов и Филиппов, но не найдется таких вещей, как прибавочная стоимость, капиталистическая эксплуатация и превращение орудий производства в орудие эксплуатации. Скажут, пожалуй, что этому место в политической экономии, а не в истории. Но разве капиталистическая эксплуатации менее важный исторический факт, чем Филипп Красивый? Разве меньше перемен внесла в исторический процесс экспроприация капиталистических орудий производства, чем Фридрих Барбаросса?» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 742, л. 47].

И тут же давались рекомендации о необходимости «органического слияния всех социально-политических дисциплин в один систематический курс» со «строго выдержанным марксистским подходом к изучению общественно-политических явления», для чего предлагалось слить все общественно-политические дисциплины в одном курсе обществознания, построив его на марксистской основе. Так уже в начале 1920-х гг. сложились предпосылки для исключения истории из образовательных курсов сперва в школах, потом в вузах.

В полной мере досталось и учителям, которые стремились сохранить лучшие традиции старой школы, не дать школе превратиться в филиал агитпропа. Вот что отмечалось в отчете о деятельности Сибполитпросвета за 1922 г.: «Школа взрослых повышенного типа. Этот тип учебных заведений переродился из расцветших в колчаковские времена гимназий и реальных училищ для взрослых. Последние организовывались как отдельными учителями, так и группами. <…> Вслед за реставрацией “средней школы” в школе взрослых повышенного типа с ее внешней стороны началась реставрация и ее идеологии. Школьный идеализм поднимает голову, местами начинается открытая критика марксизма. Становятся всё более настойчивыми попытки со стороны старых преподавателей истории – очистить последнюю от всякого экономического и политического элемента, оставив себе лишь “чистую”, т. е. архи-идеалистическую историю. Это “очищение” истории от марксистского элемента пытаются произвести путем введения в школьную программу особого предмета, именуемого политграмота, обществоведение и т. п. Таким образом, требование ввести “политический” предмет вытекало у нас из контрреволюционных буржуазно-реставрационных настроений некоторой части педагогического персонала» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 742, л. 40, 41].

Однако, несмотря на явные перекосы в сторону политизации обучения и недостаток финансирования неграмотность постепенно уменьшалась. Так, в 1924 г. в Сибири насчитывалось 1870 ликпунктов, в которых обучилось 66 156 неграмотных, что, конечно, составляло небольшую долю от почти 8 млн неграмотных. Но при этом на следующий год предполагалось даже сократить сеть ликпунктов до 1530 единиц [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 970, л. 37], что не могло способствовать решению проблемы.

Поразительно: располагая всеми данными о темпах реализации неграмотности и своих финансовых возможностях, власти строили фантастически-утопические планы. Количество обучаемых неизвестно в силу каких причин должно было с 1923 до 1927 г. увеличиться с 60 тыс. до 300 тыс. человек, а количество ликпунктов – с 1500 до 7500. При этом половину расходов (почти 1,5 млн р.) следовало переложить на организуемые общества «Долой неграмотность», а вторую половину должен был внести скудный местный бюджет. Таким образом, успех кампании зависел от состояния местного бюджета и масштаба работы общества «Долой неграмотность».

Тем временем явственно обозначилась еще одна проблема: появление новой армии неграмотных. Дело в том, что школы не вмещали всех детей 8–15-летнего возраста, и большая их часть, соответственно, не обучалась грамоте. Об этом сообщила, например, учительница Устюжанина на собрании учителей 2 марта 1924 г. По ее данным, в Новониколаевской губ. в школах училось лишь 16 % детей в возрасте от 8 до 15 лет. Что же предлагалось сделать, чтобы исправить ситуацию? Было решено организовать в Новониколаевске общество «Долой неграмотность» [1, ф. Р-368, оп. 1, д. 1а, л. 1–2].

В плане работ Новониколаевского общества «Долой неграмотность» на апрель – июнь 1924 г. значилось вовлечение новых членов, проведение лекций и спектаклей для изыскания средств, открытие двух ликпунктов в городе. Основной принцип: «Каждый грамотный должен обучить за год неграмотного или дать на его обучение 3 р. 78 коп.» [1, ф. Р-368, оп. 1, д. 1а, л. 8]. Утопичность этого проекта достаточно очевидна. Собрать несколько сот тысяч рублей таким образом вряд ли было возможно.

«Виновные» в провале планов ликвидации неграмотности были, однако, найдены. Ими оказались «старые методы преподавания», которые стали с настойчивостью, достойной лучшего применения, искоренять из советских школ и вузов. Дело коснулось также школ и пунктов ликвидации неграмотности. Вот что отмечалось в докладной записке П. Н. Чекашева, заведующего 1-й советской школой взрослых повышенного типа, в Губполитпросвет 27 августа 1924 г.: «Тщательное наблюдение над работой нашей школы в течение шести лет привело меня к выводу, что мы повторяем ошибку наших отцов и дедов от педагогики. Несмотря на прекрасный подбор преподавателей и на исключительный “учебный героизм” слушателей, школа по существу фабрикует старый тип учащегося, наполненного неустойчивыми теоретическими познаниями, лишенного в массе творческой способности. Из школы выходит ученик без инициативы, с пагубной привычкой плестись “на помочах”. Революция не нуждается в таких “деятелях”, а напротив, сама требует энергичных смелых творцов новой жизни. Оставлять школу в этих рамках, конечно, было бы крайне непростительной ошибкой. Выход из положения – это ведение работ по Дальтоновскому плану. Применение этого плана на первых порах пугает бедность нашей школьной обстановки. Если этот мотив будет страшить всё время, то введение этого плана отодвинется еще на целые десятки лет, и еще целые десятки лет мы будем выпускать “лишних” людей. Когда план будет введен в жизнь, то нужда заставит и педагогов, и учащихся энергичнее взяться за поиски нужного материала. И я глубоко убежден, что он найдется. Правда, я не склонен обманывать себя и других надеждами, что всё на первых порах пойдет гладко. Пусть первый год даст мало результатов, но следующая работа, безусловно, исправит все промахи. В наших школах введение этого плана тем более необходимо, что условия, в которых работают слушатели, очень своеобразны. Большинство из них – не служащие, а иждивенцы (они по большей части женщины), которым приходится дома нести тяжелую работу по кухне и хозяйству. Следовательно, для самостоятельной работы остается очень мало времени. В школе же при теперешних условиях активно работает не учащийся, а учитель. После 10 часов вечера (окончания школьных работ) недисциплинированному уму чрезвычайно тяжело работать. Поэтому в массе учащиеся или переутомляются, или же совершенно “почивают на лаврах”. Затем, пассивная работа в массе воспитывает целое поколение лежебок и лентяев. Нужно раз навсегда изжить эти явления!» [1, ф. Р-1959, оп. 1, д. 35, л. 1]. Далее Чекашев говорил о помещениях, которые имеются и пригодны, о финансах, которых также должно хватить. Просил разрешить вести занятия по Дальтон-плану, выделив 5 1/12 преподавательских единиц и 595 р. на хозяйственные расходы единовременно.

Однако в такую школу, где учили не читать и писать, хоть и по-старинке, а каким-то новомодным методам, крестьяне не желали идти, препятствовали тому, чтобы туда шли учиться их дети. На партийном собрании 24 декабря 1924 г. в Новониколаевске инструктор М. Слисский сделал доклад о поездке в с. Тулинское в рамках отчета о работе общества «Долой неграмотность». После доклада ему были заданы следующие вопросы: «1) Мы уже много слышали о неграмотности, а вот у нас со школой совсем никуда – ничего там из наших детей не выйдет, а раньше выходили даже счетоводы. Почему это так? <…> 3) Скажите, чему теперь обучают в школе – почему получается один разврат. Моего сына развратили, и он теперь ходит в комсомол (вопрос зажиточного старика-крестьянина, у которого сын вступил в комсомол и совершенно не считается с желаниями старика-отца). 4) С нас берут налог, а школ и книг мало, как же это так» [1, ф. П-76, оп. 1, д. 101, л. 64–65]. М. Слисский сделал неутешительный вывод: «На другой день выяснил, что в школе занимается 113 детей, а за бортом детей школьного возраста более 250 человек, причем это происходит только из-за недостатка учительницы, так как помещение для школы в Туле имеется».

Нельзя считать, что все мероприятия по ликвидации неграмотности не дали никаких результатов. Вот что сообщали, например, командированные в д. Издревую (недалеко от Новониколаевска) члены городской партийной организации П. Ковалевский и Н. Глухой в апреле 1925 г.: «Крестьяне стали интересоваться культурной жизнью и посещают избу-читальню, берут научные книги по улучшению сельского хозяйства на дом, читают газеты и т. д.» [1, ф. П-76, оп. 1, д. 143, л. 43].

Если бы вся проблема заключалась только в ликвидации неграмотности и нехватке достаточных средств! Энтузиазма самих крестьян и самоотверженности тех педагогов, которые участвовали в этой кампании, могло бы хватить. Однако задачу культурную и образовательную власть всё настойчивее пыталась тесно увязать с политической пропагандой. Так, 6 декабря 1925 г. на заседании I Краевого съезда Советов Сибири уполномоченный Наркомпроса А. Я. Голышев разъяснял: «Вопрос о ликвидации неграмотности среди взрослых приобретает сейчас политическое значение. <…> Мы не можем пойти по пути развития сельского хозяйства, не дав общей грамотности как взрослому населению, так и подрастающему поколению крестьян; мы считаем, что бороться с темнотой и невежеством в деревне должны по двум направлениям одновременно: расширять охват детей школьного возраста путем постепенного введения всеобщего обучения, а, кроме того, обучать взрослых. <…> Возраст от 18 до 35 лет, с которым мы ведем работу, это тот возраст, который призван принимать активное участие в нашем хозяйственном и политическом строительстве» [2, с. 63].

При этом подбор пособий для ликвидации неграмотности никак не мог удовлетворить власти. Была поставлена задача проверить, какие книги есть в избах-читальнях. Вот какой ответ был получен, например, из Новониколаевского округа: «Избы-читальни грешат теми же грехами, что и школы, т. е. … непролазной грязью, каким-то несуразным размещением плакатов. Книги в них всё еще не проверены, встречаются издания Каспари, брошюры 1918 г. Самый подбор книг до невероятности случайный: тут и “Капитал” Маркса, и “Педагогика” Блонского, и десятка три – четыре брошюр по сельскому хозяйству, и 5–6 книг Данилевского или Толстого, и т. д.» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 984, л. 106].

Чтобы упорядочить процесс обучения, в 1925 г. был наконец-то составлен макет нового букваря «Наша сила – Советы» для ликпунктов. Вот какие темы в нем предлагались для изучения. Урок первый – «Наша сила Советы, Советы – наша сила»; третий – «Мы добыли Советы, Советы добыли мы»; седьмой – «У бар была наука, у мужика – кабала и мука»; десятый и одиннадцатый уроки – «У кулака был кабак. Были барки, мука, машины, кожи. Сила была у кулака. Жила Ариша у мужика-кулака. Ариша жала, косила, рубашки шила, солила, кабак мыла, барки караулила. Ушла Ариша к мужу. Кулаку мука» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 863, л. 6, 9].

В то время, когда дискутировалось, по каким книгам надо вести обучение, обучающиеся голосовали «ногами». Так, в докладе о состоянии народного образования в том же Новониколаевском округе отмечалось: «В работе по ликвидации неграмотности дело обстоит еще, пожалуй, хуже [чем со школьным образованием]. Во-первых, посещаемость ликпунктов. В 1924/25 г. по 63 ликпунктам видно, что в начале года записалось 3617 человек (в том числе 40 % детей от 12 до 15 лет), а до конца дотянуло 2348 человек – это по бумажным данным, на деле было иначе: Маслянинский райисполком… сообщает, что завербовано было на 11 ликпунктов 238 человек, посещало 180 человек, окончить никто не окончил – “растаяли все”» [1, ф. Р-1053, оп. 1, д. 984, л. 106].

По-прежнему «ахиллесовой пятой» ликвидации неграмотности оставался весьма куцый бюджет. После того, как центр всё, что можно, перевел на скудные местные бюджеты, работа по ликвидации неграмотности стала сворачиваться. Вот что сообщил докладчик Фролов, выступавший на I Сибирском краевом съезде Союза работников просвещения в ноябре 1925 г.: «У школ крестьянской молодежи очень слаба материальная база, зачастую не выяснено, на чьем бюджете они должны быть – районном или окружном. Нет средств для обмундировки детей батрачества, из которых школа должна приготовить низового собственника деревни. Руководства методического нет, до сих пор нет даже программ. <…> Нет учебников и методического руководства. 400 тыс. на школьное строительство по Сибири – очень незначительная сумма. На местах были активны в защите смет, срезал их округ, а окончательно – Сибирская бюджетная комиссия» [1, ф. Р-507, оп. 1, д. 12, л. 20].

Самое удивительное: в то время, когда не удавалось выполнить более скромные планы, стали разрабатываться масштабные планы введения всеобщего обучения. Вот что отмечалось в докладе «Народное образование в Сибири на 1925/26 учебный год и перспективы на будущее»: «Введение всеобщего обучения требует колоссальных средств и подготовки большого количества работников просвещения, поэтому осуществление плана всеобщего обучения рассчитывается на ряд лет. Основные положения введения всеобщего обучения устанавливаются следующие: 1) срок введения всеобщего обучения определяется в 8 лет, начиная с 1926/27 по 1933/34 учебный год включительно; 2) нормальным типом школы при введении всеобщего обучения должна быть четырехлетка; 3) всеобщее обучение охватывает детское население в возрасте от 8 до 11 дет включительно; 4) каждая национальность обеспечивается школой на своем родном языке; 5) проведение плана должно обеспечить в 1928/29 учебном году общедоступность школы населению, т. е. создать такое положение, при котором не будет отказа в приеме в школу при добровольности ее» [1, ф. Р-61, оп. 1, д. 13, л. 4].

Прошло больше года, а существенных сдвигов не произошло и не предвиделось. Вот что сообщил один из выступавших на II Съезде Советов Томского округа 16 марта 1927 г.: «Главный вопрос в деле народного образования – это введение всеобщего обучения. При безграмотности населения социализма не построишь. Этому вопросу необходимо уделить большое внимание. Отчасти мы с этим вопросом справляемся, план обучения выполняем, работников школ в деревню шлем, но стихийный рост школ в деревне нас опережает. Мы шлем ликвидатора неграмотности в деревню, а крестьяне превращают его в учителя, потому что в деревне десятки и сотни неграмотных ребят. Школы организуются стихийно. Нам ежегодно нужно посылать до 200 учителей, и это мы выполняем, но плохо обстоит дело со школьным строительством в округе. Здания школ – это хибарки, в которых калечат здоровье и учителя, и дети. Исправить школьные здания – вот вопрос, который Сибкрайисполком должен поставить ребром» [1, ф. Р-47, оп. 1, д. 442, л. 27].

Таким образом, борьба с неграмотностью в 1920-е гг., несмотря на то, что небольшие подвижки произошли, не решила поставленных задач по ряду причин, важнейшими из которых были передача всех расходов из центра на скудные местные бюджеты, политизация и непродуманные педагогические эксперименты. Всё пришлось начинать практически заново в конце 1920-х гг.

Список исторических источников

1. Государственный архив Новосибирской обл.

2. Первый Краевой съезд Советов Сибири, 3–9 дек. 1925 г.: стеногр. отчет. Новосибирск: НГУ, 1993. Ч. 2. 273 с.

3. Хроника // Сибирский педагогический журнал. 1923. № 1. С. 149–150.