Здесь публикуются воспоминания А. А. Шеслера, который родился 101 год назад, в феврале 1923 года. В своём достаточно интересном рассказе Александр Александрович поведал о том, как он и его семья жили в деревне Ней-Вальтер во время голода в Поволжье, а также о том, как после начала Великой Отечественной войны он хотел помочь в борьбе с нацизмом. О том, как его с семьёй отправили в Сибирь, о строительстве железной дороги и о том, как он познакомился со своей будущей женой.

Воспоминания были зафиксированы мною в письменном виде в ходе беседы. Беседа состоялась во время моего визита в гости к Александру Александровичу. Он хорошо отнёсся к предложению о беседе и активно участвовал в диалоге, отвечая на вопросы. В данный момент эти воспоминания хранятся в нашем семейном архиве.

В данной публикации мои записи предоставлены без каких-либо изменений и с самой минимальной редакцией.

Ю. Тугусова

Деда моего звали Ефрем, а на самом деле – Гельфрих. Я помню его с шести лет. Всю свою жизнь дед был садоводом. У нас был свой дом в деревне Ней-Вальтер вблизи города Саратова – около 100 километров; до Волги приблизительно столько же; сад – сорок соток. Вода в деревне была в запрудах, запружена плотиной, также брали воду из колодца (у отца был колодец глубиной 32 метра).

Дом деда был очень большой – одно время шесть снох жили под одной крышей. А семья у деда была большая – одиннадцать детей, шесть мальчиков и пять девочек. У моих родителей было девять детей: я – старший, Фёдор, Яков, Андрей, Фрида, два раза был Володя, ещё один мальчик, и последний – Виктор.

Мария Адамовна и Александр Гельфрихович – родители А. А. Шеслера

В 1933 году в Поволжье был страшный голод. Отец уехал на промысел за хлебом, а мать осталась одна с четырьмя детьми (я, Фёдор, Яшка и Андрей). Нечего было есть. Мы с Фёдором (больше я, как старший) добывали для семьи пропитание: «выливали» из нор сусликов. У них в норе два выхода. В один мы лили воду, а у второго стояли наготове, так и ловили. Я таскал жмых, конину (дохлятину). Дело в том, что мясо подохших коней не давали людям из боязни эпидемий, болезней – уносили из деревни. А люди бегут следом, потом растаскивают. Писали, что в то время было людоедство – у нас я о таких случаях не слышал.

Весной вернулся отец. Он приехал на лошади, привёз мешок пшена и мешок муки. Его тут же хотели раскулачить, но он успел продать коня. Потом вступили в колхоз, и отец начал работать на скотном дворе. В 1935 году (мне было 12 лет) семья наша уехала из Ней-Вальтера. Отец выучился на ветеринара, и его отправили за 30 километров в деревню Берёзовку. Деревня была украинская, говорили там по-русски, а у нас русский знал только отец. (Ней-Вальтер – поселение поволжских немцев, там говорили по-немецки). Я научился говорить по-русски в Берёзовке месяца за два благодаря тому, что постоянно общался с мальчишками. А вот мать до конца своих дней говорила только по-немецки.

В Берёзовке отец работал ветеринаром, а мать ходила вязать снопы. В 1937 году трое младших ребятишек (Яков, Андрей и Фрида) умерли от скарлатины, остались только я и Фёдор. Потом ещё двое умерли, после родились ещё двое – Володя (тоже умер) и Виктор в 1939 году.

В 1939 году отец послал меня учиться на курсы трактористов. Целую зиму я ходил на лыжах в школу и на курсы в деревню Таловку. Иной раз зимой темнеет рано, и попадёшь в буран. Два раза чуть не пропал. В 1940 году, прибавив себе года, я уже пошёл работать. Весной 1941 года отвели посевную, и уже поспевали посевы – и тут началась война. Я, конечно, хотел быть танкистом, но вышел указ о том, чтобы немцев на фронт не брать, отправлять в трудовую армию.

В нашей деревне было шесть семей немцев, остальные украинцы. 16 сентября 1941 года всех немцев погрузили в «телячьи» вагоны и повезли на станцию Баланда Саратовской области. Оттуда вывезли в Сибирь, в деревню Бакино Седельниковского района Омской области. Везли полтора месяца, часто держали в тупиках, люди питались чем придётся. В Исилькуле мы с отцом отстали от поезда. Отец вышел из вагона (он был старший вагона) попрощаться, увидев свою родню. Тут поезд наш даёт сигнал к отправлению. Мать отправила меня за отцом, а поезд ушёл – так мы и остались. Наш состав через Омск отправился в Куломзино, людей выгрузили на баржу и по Иртышу повезли до Екатериновки; там одну баржу отцепили и стали развозить по деревням по две, три, пять семей. Все наши берёзовские попали в деревню Бакино.

Тем временем мы с отцом, как люди подневольные, сразу же отправились к коменданту, где узнали, что наш эшелон ушёл на Омск. Нас туда сразу же отправили, и мы в Омске две недели жили, пока не узнали, что эшелон разгрузили в Куломзино. Все эти две недели жили где придётся, ели, что достали, приходилось даже побираться.

Мы пошли пешком в Екатериновку и на пристани узнали, что вагон пошёл в Седельниковский район. Пошли в Седельниково, а в Седельниковском районе как раз проходило собрание председателей. Подождали, пока кончится это совещание, и отец пошёл узнавать. Выходит с бородатым мужиком – его фамилия была Шубин. Тот говорит: «Есть у меня семья, где отец с сыном потерялись». На его лошади мы и доехали до места.

В октябре выдали нам корову, поселили в домах. Хоть тесно, две-три семьи в один дом, но дома деревянные, тёплые. В ноябре отца забрали в Туринск в трудармию (их через три года выпустили на все четыре стороны). В начале ноября уже начались заморозки, а хлеб ещё не был убран.

Меня поставили в пару со стариком Кислицыным. Ему уже было семьдесят лет, а мне – семнадцать. Дали каждому три лошади – две погонные, а на одной едешь. Поскольку нас было двое, мы на одной лошади ездили вместе, а четырёх гнали. Всю зиму до весны возили мы зерно до Екатериновки, до Тары и даже до Омска.

Старик был коренной сибиряк, очень крепкий и закалённый. Вся одежда у него была собачья – унты, штаны, доха. Он, как выезжали с места, не слезал с саней до позднего вечера. Вечером он видел плохо – «куриной слепотой» болел.

Как началась весна, меня посадили на трактор, и я пахал до мая 1942 года. В конце мая из Бакино нас с Фёдором и ещё по двое парней из других трёх семей (Кренцы, Вильманы, Лейпциги) – все моего возраста – увезли строить железную дорогу Ульяновск – Свияжск в Ульяновской области.

Строили дорогу вручную, катали вагонетки – насыпь два метра и два метра карьер. Дороги положили 300 километров. От Омска до Ульяновска шли пешком – этапом. Немцы на фронте шли в наступление. К нам тоже относились очень плохо, не по-человечески. Кормили (с осени 1942 года) всю зиму листьями с капустного поля. Сварят «суп» – на дне песок, наверху зелёная пена. Вот такой суп да хлеб – триста граммов. Если выполнишь норму – пятьсот граммов, перевыполнишь – шестьсот и дополнительно второе (ложка гнилой картошки).

Жили в брезентовых палатках – утром волосы к стене примерзали. Так и перезимовали. В 1943 году к весне готовился этап на Воркуту, в угольные шахты. В начале марта (числа десятого) было ещё холодно. Везти собирались в теплушках. Продержали в вагонах три-четыре дня, собирали людей: все были слабые, еле ходили.

Я дошёл до того, что, если падал, подняться уже не мог. Началась у меня горячка. Фёдор вызвал врача. Тот сначала идти никак не хотел – далеко, в конец эшелона. Но потом узнал Фёдора – врач сам был из Берёзовки – и пошёл. А у меня жар. Сняли меня с этапа.

Я не хотел Фёдора оставлять. Мы сцепились: «Или его оставляйте, или меня везите». Но врач сказал: «Ты, Саша, не бойся, всё равно в Воркуту попадёшь, будут ещё этапы. А если сейчас поедешь – не выживешь». Провалялся я в больнице в Ульяновске четыре месяца, а потом узнал, что в это время отец с семьёй переехал из Бакино в Тарский район. Я писал туда, но ответа не было. Так на пять лет потерял я своих, нашёл только в 1948 году. А Фёдор разыскал родителей из Воркуты в 1947-м. Сам он так там и остался, и работал на шахте до пенсии.

Оправился я немного, тут приехал вербовщик, набирал рабочих в совхоз «Сакко и Ванцетти» Ульяновской области. Брали туда тех, кто послабее – на сельхозработы. Спросили: «Кто пахать умеет плугом?». Я вызвался – пахать я умел хорошо.

Мне дали двух коров, напарнику – два бычка. Около месяца пахал я чёрный пар. Бычки хорошо ходили, и я справлялся один, а напарник собирал пропитание: питались мы тем, что найдём. Собирали мороженую картошку в поле, свёклу. Начал я коров раздаивать и под конец месяца начали они отдавать по пол-литра молока. На этом молоке мы быстро поправились.

А потом мне ещё больше повезло. Половину июля и весь август нас поставили возить из-под комбайна зерно на быках, коровах. Я возил на кобылице, а она была жеребая. Я её доил и пил молоко: сладкое, литра по три в день. Когда напарника своего встречал, он мне говорил: «Везучий ты, Сашка, всё молоко пьёшь». К осени я полностью выздоровел и работал в этом совхозе весь 1944 год.

В марте 1945 года приехали вербовщики с Урала. Туда мы ехали полтора месяца. 15 апреля 1945 года приехали мы на Урал, в город Красновишерск Пермской области, на лесозаготовки.

Близилась Победа. 9 мая 1945 года ещё лежал снег, но жидкий-жидкий. От солнца он таял, но не проваливался. Мы начали валить лес, тут и дошла до нас радостная весть. Но работу бросать было нам нельзя, и будни продолжались.

Скоро начал идти берёзовый сок. Мы с другом Келлером Сашей пилили деляну. Собирали ведра три соку и целыми днями варили его на костре. Получалось полтора литра «мёда». Этим и спасались – кормили-то неважно. В июне пошли ягоды, видимо-невидимо: клюква, брусника, морошка, голубика, черника – всё на болоте. Так валили лес до августа. В августе приехал начальник – хороший был человек. Сашка Келлер задел его: «Ты, товарищ начальник, выручи нас. Мы в степях жили, с лесом не возились». И взял он нас десятниками.

Тут я и познакомился сначала с сестрой моей будущей жены Аней: она работала в столовой, и я ей часто показывал ягодные места, где малины было много. Сходим по ягоды, вечером домой приду, оставлю малину на утро, а к утру ягода в котелке сама шевелится. Холодильников-то не было… С тех пор не стал я брать с собой малину.

В сентябре 1945 года приступил я к работе десятника. Сначала знакомился, присматривался, потом начал работать: принимал на эстакаде лес. Там и познакомился с Лизой – она жила в деревне, тоже работала десятницей. В 1946 году на октябрьские праздники сыграли с ней свадьбу. Были сёстры Лизы – Аня, Клава – и два моих друга. Получили пайковые два килограмма сахару, поставили бражки два литра в берёзовом туеске – вот и свадьба.

Елизавета Петровна и Александр Александрович Шеслеры

Десятником я работал до весны 1946 года. Мужики работали у меня пожилые, слабые – я много им приписывал снегу (к весу леса), чтобы побольше получали пайки. Начальник со мной соглашался, а мастер был недоволен и «съел» меня.

Я пошёл работать грузчиком на автомашины – грузил лес в 1946–47 годах. Жили мы пока с друзьями: на кладбище занимали полдома сторожа, в двух комнатах семь человек. Узнали мы, что можно пойти на курсы шоферов, и стали просить начальника отпустить кого-нибудь. Он сказал, что может направить четверых из семи. Кинули жребий: свернули бумажки, положили в шапку, стали тянуть – и мне опять повезло, выпало идти на курсы. К осени 1947 года я выучился на шофера.

Виктор, Фёдор, Елизавета и Александр

В ноябре 1948 года начал работать на лесовозе, возил лес на бензиновых газогенераторных машинах, на «мотовозке». Она ходила по рельсам, а местность гористая – идёт с горки на горку. Как-то взял с собой ребятишек на мотовоз, а когда машина шла под горку, отказали тормоза. Мотовоз разогнался так, что даже я испугался, но затормозил, бросая под колёса песок.

Ещё был такой случай. Еду я на лесовозе, гружёный, а дорога шла под горку, обледеневшая. Тут, откуда ни возьмись, поперёк дороги баба с лошадью встала. Как уж я их не задавил, не знаю. Свернул, затормозил, а прицеп всё движется. Кабина была деревянная, её срезало. Я пригнуться успел, чуть ушибся, две-три царапины, а сам цел. И тут повезло! Потом разбирали дело, ведь я машину испортил, но так как был я не виноват, починили кабину, и стал дальше ездить.

В декабре 1948 года родилась дочь Вера. С ней нянчилась соседка по бараку (жили мы в комнате в бараке), бабушка Семёновна. Лиза работала стрелочницей на узкоколейке, а после рождения Нади в 1950 году сидела дома с детьми.

В 1952 году Лиза была в больнице с Шуриком, и мои родители приехали к нам из Омской области. У нас они прожили с мая до осени. К зиме уехали на 31-й посёлок. Я помог им там сделать землянку, купить корову. Зиму 1952–53-го Вера жила у них, так как Надя была маленькая и грудной Шурик на руках. Потом родители помогали нам молоком, отец всё звал и нас на 31-й посёлок. Он землянку продал и купил дом на двух хозяев – для себя и моей семьи. Переехали мы на 31-й, и там я начал работать на узкоколейке мотовозистом.

31-й посёлок представлял собой небольшое поселение, жили несколько семей. От более крупного посёлка, где были школа и почта, было три километра. Дети ходили в школу в посёлок Северный летом по вырубу (пустырю), а зимой по узкоколейке. Чистили только её, а по краям сугробы по два и больше метра. В сугробах были вырыты ниши, чтобы в них укрываться, когда проходит мотовоз. Однажды дети всем гуртом шли в школу, пошёл мотовоз, а до ниши и вперёд, и назад бежать далеко. Хорошо, что с ними был взрослый – забросил всех на сугроб и забрался сам.

В 1956 году сняли комендатуру, все с лесоповала начали разъезжаться. К нам приехал Фёдор, к тому времени у него уже был дом в Исилькуле, а сам Фёдор работал в Воркуте, ждал пятидесяти лет для шахтёрского стажа, чтобы на пенсию пойти. Он уговорил родителей переехать в Омскую область и жить в его доме, а в 1960 году и мы оставили на 31-м дом и уехали с детьми в Исилькуль.

Приехали 10 мая и начали искать дом. Недели через две, в конце мая, мы уже купили дом за 8 тысяч, с оформлением вышло 10 тысяч. Когда умер отец, в 1967 году, мать уехала к Фёдору, а его жена Фрида приехала и этот дом продала. Фёдор с Фридой жили уже в Киргизии, во Фрунзе. Виктор с женой Ниной приехали в Исилькуль и построили себе дом сами.

Когда мы переехали в Исилькуль, Вера была в четвёртом классе, Надя – во втором, а Шурик заканчивал первый класс. Год уже заканчивали здесь, все предметы сдавали.

В первую зиму дом был очень холодный, поскольку между стенами была солома, а мыши выточили всё, и стены стояли пустые. Зима же была довольно суровая – даже на окнах намораживало иней. Лиза с углём была незнакома, на Урале-то топили дровами. В первую зиму все просились назад, но я не поддался. Весной ободрали наружные стены – там пусто. Набили шлак и опилки, в первую зиму – до окошек, а на вторую – доверху. Обили, перекрыли крышу шифером. На третью зиму я уже сам шутил: «Что, может, поедем назад?» – «Нееееееет!».

Мы уже и корову купили. Я работал шофером на маслосырзаводе. Ездил в дальние рейсы – в Омск, в Полтавку. За четыре года до пенсии возил пахту по городу. В 1983 году пошёл на пенсию, а работал до лета 1984 года.

Елизавета Петровна и Александр Александрович

с детьми и внуками в своем доме в Исилькуле Омской области

Послесловие публикатора

Отец Александра Александровича, автора воспоминаний, умер в 1967 году и похоронен в Исилькуле. Мария Адамовна после смерти мужа жила с сыном Фёдором и его женой Фридой во Фрунзе (теперь Бишкек) и умерла в 1972 году. В 1989 году Фёдор приехал в Исилькуль повидать родных, но в результате несчастного случая попал под поезд на вокзале и погиб.

В 1990-х годах началась реабилитация репрессированных российских немцев. Александр Александрович и Елизавета Петровна добились реабилитации. Они продолжали жить в Исилькуле, но после того как страдавшей диабетом Елизавете стало хуже, переехали в Омск, к детям. Елизавета Петровна умерла в 2000 году.

Виктор – младший сын Александра Гельфриховича и Марии Адамовны, брат автора публикуемых здесь воспоминаний – с женой Ниной репатриировались в Германию и живут в земле Баден-Вюртемберг, в пригороде Штутгарта.