Клара Дмитриевна Давыдова связана с НГПИ / НГПУ более 60 лет – со времен своей юности, когда она училась на заочном отделении литфака. Здесь она затем прошла путь от лаборанта до ведущего доцента кафедры теории, истории культуры и музеологии. Со сдержанным юмором и самоиронией она рассказывает о своей жизни и преподавательской судьбе в видеоцикле Музея города Новосибирска «Личность в истории города» (режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=pLItzSNXVCE). Но у нее есть и интересные письменные воспоминания, часть которых была нами опубликована: Давыдова К. Д. Как бы со стороны… // Между прошлым и будущим: вопросы истории и исторического образования. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2000. С. 212–233. В новую публикацию входит часть уже обнародованных фрагментов, появились и новые страницы. Неординарный человек, талантливый текст. Особенно интересно будет всем, кто связан или был связан с гуманитарными факультетами Новосибирского педагогического института (университета). Пожелаем здоровья Кларе Дмитриевне в год ее недавнего юбилея.

Владимир Зверев, апрель 2021 г.

Первое знакомство с институтом, или Корова Манька из Будейовиц

Время... Ну, если с самого начала, то это лето 1958 года, когда я приехала сдавать документы на литфак (о литфак!..). Без мамы... первый раз сама в городе... далеко от дома (жила я тогда у Дома Советов в Кировском районе). Коммунальный мост (он был один, и другого названия у него не было) построен был недавно, транспортные развязки не были полностью оформлены, и главным видом связи между правым и левым берегом оставалась электричка.

Наверное, я произвела впечатление, аналогичное тому, какое на меня произвела недавно девочка-студентка из болотнинской деревни... Правда, она была с мамой...

Мое первое впечатление от института, помнится, было сложным коктейлем: дышать трудно, на улице глаза открыть нельзя – уголь залетел в глаз... Здание на Комсомольском проспекте, 20 – огромное, внутри мрачное и неуютное (время советское, дефицитное, эффект достигался тщательным подбором, т. е. «доставанием» красок... А может быть, и еще чем-то...).

Документы принимали в коридоре, секретари были неприступно официальными, немногословными.  Для меня все обошлось благополучно, «лицо» я не потеряла и ушла с той же «морда тяпкой», с которой пришла. Похоже, это было главное, что меня заботило...

Теперь-то я знаю, что то же самое заботило и секретарей. Обычно это рекрутированные с кафедр лаборанты или студенты, отрабатывающие в приемной комиссии какую-нибудь практику. Народ это всё молодой, ушибленный по самолюбию и амбициям этой каторгой – возней с дубовой абитурой...

Позже я узнала изнаночную сторону приемной комиссии, и весьма профессионально, и поняла, что дубовыми являются в приемной комиссии два элемента: абитуриент и секретарь, принимающий их. Остальные – в тени и в ответственности за всё.

…А это первое знакомство оборвалось очень быстро: «два» на первом экзамене (сочинение на свободную тему). Позже, уже с другой стороны – с точки зрения проверяющего эти сочинения, я поняла, что выбор свободной темы обязательно обрекает абитуриента на провал. Когда я забирала документы, секретарь предложила перенести их на физмат – там недобор. Я презрительно фыркнула: «Я сдавала на литфак!».

«Красногалстучники»

Сама сдала документы, сама завалила экзамены, сама забрала документы… Чтобы не объясняться с мамой, в тот же день пришла в райком комсомола и получила направление на работу в школу старшей пионервожатой. Савелий Вольфсон – лысовато-кудрявый, громкогласый и всегда мажорный – произнес патетические слова и отправил меня на трудовые подвиги.

Далее обучение на заочном отделении и три года интересной и невероятно трудной для «книжной» девочки работы старшей вожатой в школах Кировского района. Сегодня я знаю, что надо готовить в вузе такого рода работников, и позже институт это стал делать: специальность «История и педагогика» как раз и готовила учителей – организаторов воспитательной работы.

А в 1958 году зародыш педагогического коллектива этой будущей специальности, будучи официально прописан на общеинститутской кафедре педагогики (во главе с Юрием Владимировичем Шаровым), развил активность, буквально вынянчивая огромное сообщество – «Клуб красногалстучников». Входили в него в качестве ядра активнейшие в плане поиска активных форм пионерской работы старшие вожатые городских школ – Марина Коган, Неля Аникеева, Галя Винникова, Люда Журавлёва, Валя Двосина, Люба Горелова. Инструктора, завотделами школ райкомов комсомола крутились там, как простые вожатые. Центром притяжения, точнее – солнцем, притягивающим к себе, мотором, «заводящим» всех попавших в его орбиту, был блистательный Сталь Шмаков со своим неизменным музыкальным спутником Олегом Газманом.

Раз в месяц все школьные вожатые собирались в этот клуб. Точнее, клуб проводил занятие для семинара городских старших вожатых, два раза в год – и для вожатых школ области. А раз в неделю обучение городских школьных вожатых проводили методисты районных Домов пионеров. Таким образом, можно считать, что возможности для передачи передового опыта и интересных методик, а также получения соответствующих инструкций и идейной зарядки работников школьного идеологического фронта были организованы достаточно систематически. Но всё это было на практическом уровне.

Главное – это Сталь. Всегда в синем костюме с неизменным красно-синим в узкую полосочку галстуком, стройный, подвижный, всегда зажигательный и зажигающий. Занятия клуба с ним не воспринимались как занятия, семинары, – они всегда были праздником для участников. Много позже я увидела выездные занятия ИЛа как продолжение и развитие этой традиции.

Вера Клавдиевна, или «Вырастим ведьму в своем коллективе»

Мне было непонятно, как некоторые мои одногруппники обходились без «хвостов»... У меня они скапливались самым фатальным образом, хотя я, по моему глубочайшему убеждению, была предельно дисциплинирована. Мое понятие дисциплинированности, правда, включало минимум – аккуратную явку на экзамены и зачеты... Правда, я честно приезжала на лекции, если моя подруга-одногруппница, староста нашей группы Валя сообщала мне расписание. Но досидеть лекцию до конца удавалось далеко не всегда – то погода была слишком жаркой, то пляж слишком близко, то слишком удобно начинался следующий сеанс в кино...

Классическая ситуация: лекция Нарожновой по античной литературе. Читала она выразительно, эмоционально, добросовестно пересказывала древнегреческие тексты «под запись» в хорошо интонированной манере. Каюсь, я этих произведений до того не читала, о многих и не слыхивала, но писать 45 минут подряд слишком тяжело... Я, видимо, так и не преодолела взлелеянную с первого класса ненависть к ручке и писанине... Кроме того, солнце... У Вали лежит газета с объявлениями из кинотеатров...

В конце концов, устав записывать даты и имена, отяжелев от сладкого пения Н. в размере гекзаметра, я провожу ногтем по шершавой клеенке Валиной сумочки... Мы обмениваемся взглядами и собираем вещи. После перерыва нас в аудитории уже нет.

О таких формах работы, как семинарские занятия, я даже не подозревала. Даже когда Валя приводила меня на них, я не соображала, что это не лекция. (В течение последних 30 лет на первом семинаре у меня каждый раз повторяется диалог: «А почему в расписании стоят разные аудитории для 11-й и 12-й групп?» – «Потому что семинар». – «А что такое семинар?» – «Ну чё ты такой?!»… Прямо «День сурка»).

Сегодня я психологию «тормозов» не понимаю категорически, как не понимаю ничего, что не свойственно мне сегодняшней. Но особенно бесит, что мои собственные дети ну один к одному повторяют мои специфические приемы учебы... Прямо мистика...

...А в те времена, т. е. в 1959–1962 годах, студенты заочного отделения могли вообще не попадать в учебные корпуса института по пять лет, поскольку сессии проходили в арендуемых на это время школах, методисты на этот период перевозились с их скарбом туда же... Сельские студенты жили в это время в школах, приспособленных для ночевки. Мы им не завидовали: занятия в 128-й школе (около Башни), а общежитие в Дзержинке... не наездишься. Удобная библиотека (Областная) – в Клубе Сталина (напротив «Красного Факела»).

«Хвосты» в этих условиях неизбежно вынуждали заниматься ими в зоне жизненного пространства стационара... Там всё было другим: преподаватели, отношения... никому не до заочников... Было что-то унизительное в этом «тырканье» вне режима... Канючить, уговаривать, просить назначить время... Конечно, приходилось бывать в институте часто. Частота визитов определялась пышностью хвостового оперения.

Помню высокомерное презрение к заочникам Рабкрина… Красавец, высокий, с породистой головой, недосягаемо умный… На лекциях я его не помню – вероятно, сразу отчаялась что-либо понять… А может, просто не попала на его лекции… А может быть, я слушала Синицына (во всех отношениях милый старичок: и читал понятно, и принимал не слушая… на «тройку»…). Когда Марк просто заходил на экзамен к Синицыну, некоторых женщин приходилось буквально выносить в обморочном состоянии… Когда я сдавала Рабкрину «Логику» вне расписания, он назначил мне время, совместив меня с «досрочниками» со стационара. В группке была пышная блондинка, она оттянула на себя внимание Марка… Экзамен прошел в игривой беседе (в основном, Марка с блондинкой)… В завершение беседы, оценивая мои усилия принять участие в светском разговоре, Марк Александрович обронил (кося глазом на блондинку): «Ваша логика диковата…».

...Итак, мы разошлись с методистом Ириной Васильевной в представлениях о моем статусе. Мы с Валей считали себя третьекурсницами, а она категорически числила нас на первом. Выдав нам с грохотом карты с двухлетними долгами, он запретила требовать учебные карты третьего курса до полной ликвидации долгов. Поэтому с февраля по июнь 1962 года в институте я бывала часто. В конце концов проректор по ОЗО Вера Клавдиевна Пивоварова как-то обронила примелькавшейся хвостистке: «Чем болтаться туда-сюда, устраивайся на работу к нам».

Некоторые места моей учебы и затем работы – Комсомольский проспект, 20; Ленина, 24; Фрунзе, 1; Кубановская, Советская, Ботмассив и, наконец, Вилюйская... Вместе с переездами института накапливались, перемешивались в памяти и во времени мои впечатления, самыми веселыми из которых не грех и поделиться.

Призраки истфака

Невозмутимый психолог...

Учась на первом курсе (чуть ли не установочная сессия), я с трудом поднималась к первой паре. Да еще надо было приехать на эту пару от Дома Советов к Дому Офицеров в авиационный техникум (учтите специфику транспорта 1959 года!)... и это после ежедневной танцплощадки и ночных провожаний по июльскому городу...

И однажды я уснула на лекции по психологии у Надежды Ивановны Беляевой. А поскольку лекция читалась в актовом зале, где столов не было, а сидела я на первом ряду, то я просто свалилась на пол.

Поразительнее всего, что лектор этого просто не заметила.

Кто останется на лекции?

Летом во время заочной сессии в очередном школьном здании три-четыре филолога готовятся в рекреации к очередному экзамену. Из аудитории гремит мощный голос лектора – Цыбенко читает лекцию по литературе ХХ века. Звенит звонок на перемену, из аудитории выходит преподаватель, а следом – две студентки. Одна из них с вещами, т. е. уходит совсем. Вторая подходит к нам. Кто-то из нас заглядывает в аудиторию и восклицает: «Ой, вас же всего двое было!» Мы изумляемся и спрашиваем оставшуюся: «А ты не уходишь?» – «Я староста. Не могу уйти – вдруг он поднимет глаза от текста, а аудитория пустая?»

Звенит звонок на урок, студентка забегает в аудиторию, чуть позже размашистым шагом заходит Цыбенко и хорошо поставленным голосом продолжает лекцию.

Цыбенко – физикам

На Кубановской истфилу не хватало места, и физмат любезно предоставил одну или две аудитории в корпусе на Комсомольском проспекте. По расписанию профессор Цыбенко должен читать там лекцию 5-му курсу литераторов.

В обозначенное расписанием время профессор, как всегда, энергично входит в аудиторию и сразу начинает читать. На поднятую руку и попытку что-то не то спросить, не то сказать, резкое: «Вопросы после лекции». Кто-то пытается войти в аудиторию, но профессор суров: «Опоздавшие – после перемены!»

Лекция идет в обычном режиме.

В это время диспетчер Тамара Николаевна мечется по коридору в поисках профессора, который пошел на лекцию, но у студентов-литераторов его нет. Поток 5-го курса скучает без профессора...

Со звонком профессор выходит из аудитории, к нему бросается Тамара Николаевна: «Где Вы были?» – «Читал лекцию». – «Но это же не литераторы, это студенты физмата!», и с упреком обращается к физматовцам: «Почему вы ничего не сказали ему?» На что студенты поведали, что профессор Цыбенко слушать их не стал, а пытавшегося войти на свою лекцию преподавателя-физика выгнал.

Троицкая в дверном проеме...

Когда не хватило поточных аудиторий, Татьяна Николаевна читала лекцию, стоя в проеме двери, соединяющей две смежные аудитории. Кажется, это было не один раз.

Слезы и стертая бумажка

Виктор Фомич Цыба, один из первых завкафедрой истории СССР, как рассказывают, очень эмоционально читал лекции. Когда он рассказывал о том, как «полчища татаро-монголов тучей налетели на Русскую землю», у него слезы сверкали на глазах... И он же позволял себе порой в самый эмоциональный момент прервать лекцию самым будничным тоном: «Не разберу... бумажка стерлась...».

Зачет на бегу

«Как найти Зотова, мне ему зачет нужно сдать?» – «Он сейчас перебегает с истфила, т. е. с Кубановской, на физмат – на Комсомольский проспект. Перерыв между занятиями 10 минут. Пристраивайтесь рядом и на бегу сдавайте».

На страже Египетской цивилизации

Некий доцент посреди лекции по истории Отечества: «Мечта всей жизни: приехать в Египет, прикоснуться к камням пирамид, погладить шершавую лапу Сфинкса… и умереть…». И по аудитории загулял подписной лист: «Сбросимся на билет до Египта – ведь только в один конец!»

На консультации, задав риторический вопрос: «Почему у древних славян амбары обмазывались глиной?», тот же преподаватель сам на него отвечает: «От мышей! Там же зерно хранилось! Вот почему в Египте кошка была священным животным? Потому что, если бы не кошка, мыши просто сожрали бы всю Египетскую цивилизацию». И далее – в той же логике…

Защита диплома на вечернем отделении

После ритуальных действий председатель (В. Н. Худяков) задумчиво: «Вот тут у Вас в списке источников стоит: «В. С. Елагин. Русская Правда». Это…?»

Аудитория в экстазе (преподавательская часть, конечно. Дипломники, естественно, в сомнамбулическом состоянии и не воспринимают ничего вообще). Я с восторгом жму Елагину руку с воплем: «Наконец-то автор найден!»

Дипломница: «Извините, я неправильно… Надо было – “редактор”»…

Новый взрыв тихого, но заметного экстаза. Я снова жму честную руку с громкой озвучкой: «Давно пора было ее отредактировать!»

О чем шла речь? О методичке для студентов. Были нарушены правила оформления, в итоге составитель превратился в автора древнейшего текста.

«Это я по расписанию!»

Вообще, о невозмутимости преподавателей можно много рассказывать. Но всегда были вещи, способные и их «вышибить из седла». Вот несколько баек на эту тему.

В корпусе на Фрунзе, 1 и позже на Кубановской в течение достаточно долгого времени диспетчером была Тамара Николаевна Ульянова, существо очень своеобразное. Расписанием она занималась ежедневно, ежечасно, ежеминутно, и боюсь, что даже ежесекундно. Поэтому никто и никогда не мог быть уверен, даже если при этом стоял возле расписания, что знает, что ему предстоит в ближайшее время. Вот конкретный случай.

В 8 часов утра возле аудитории сталкиваются Фоменко и Цыбенко. «Вы куда?» – «Сюда на лекцию. А Вы куда?» – «Сюда на лекцию». – «Но я по расписанию!» – «Это я по расписанию!» – «Но у меня выписка!» – «И у меня выписка!» – «Мне вчера в 12 дали ее!» – «А мне позвонили домой после занятий!»

Фоменко уходит домой, уточнив предварительно расписание с Тамарой Николаевной и получив выписку из расписания, где занятие было поставлено через два часа.

Через два часа возле той же аудитории сталкиваются Фоменко и Гольдорт. «Вы куда?» – «Сюда на лекцию. А Вы куда?» – «Сюда на лекцию». – «Но я по расписанию!» – «Это я по расписанию!» – «Но у меня выписка!» – «И у меня выписка!» – «Мне дали ее сегодня в 8 утра!» – «А мне позвонили в 9 утра!»

Бессменный замдекана (периодами – декан) Николай Алексеевич Каргаполов, человек дисциплины и порядка, постоянно пытался пресечь творческий процесс Татьяны Николаевны путем запретов и выговоров. Однажды он заказал застекленную витрину для расписания и стал лично закрывать ее на ключ (традиция эта долго свято соблюдалась на филфаке). После этого витрина расписания по всему периметру украшалась массой бумажек одного (тамарниколавнина) формата с дополнениями, изменениями и уточнениями расписания. От этого расписание выглядело всегда нарядным, как в веночке.

Докладная на себя

Николай Алексеевич Каргополов, как уже было сказано, отличался особой личной пунктуальностью и любовью к порядку, в том числе к правопорядку. Пощады от него нарушителям дисциплины ждать не приходилось.

Однажды, во время летней сессии заочников, когда Николай Алексеевич остался «на хозяйстве» исполнять обязанности декана (А. И. Аввакумов был в отпуске), в квартире Каргополова что-то случилось – не то отопление потекло, не то кран сорвало... Короче, авария вынудила его не явиться на занятие.

И вот после этого и в результате этого на свет появился документ: «И. о. декана ИФФ Каргополову Н. А. от зам. декана ИФФ Каргополова Н. А. ДОКЛАДНАЯ. Довожу до Вашего сведения, что доцент Каргополов Н. А. такого-то числа в такое-то время сорвал такие-то занятия. Зам. декана Каргополов Н. А.» И сверху в левом углу – резолюция: «Доценту Каргополову Н. А. поставить на вид». И подпись: «И. о. декана Каргополов Н. А.»

История эта известна всем, кто учился или работал с Николаем Алексеевичем. А это – все, кто учился или работал на литфаке (истфиле) после войны и до сегодняшнего дня. Единственное, что неизвестно, – была ли она на самом деле. Однако я лично слышала, как на юбилее Каргополова Мельников рассказал эту байку, и Каргополов не возражал.

Как «замылить» диссидентское мероприятие

В конце 60-х контакты между факультетами, несмотря на разбросанность зданий по городу, всё-таки были. Институтский комитет комсомола, план общих мероприятий, фанаты общественной работы типа Ларисы Аксёновой… Нестандартно оформленные газеты (они конкурировали по величине, оформлению, интересности материалов…), нестандартные мероприятия из числа полуразрешенных (выставка икэбаны одна чего стоила!).

…Вовка Доронькин, полудиссидент с ЕГФ, загорелся идеей провести лекцию с выставкой по импрессионизму. Неизвестно, заразил ли он своим ажиотажем сокурсников (они меня не побеспокоили), но что напугал Марка, это точно. Марк Александрович Рабкрин – бессменный парторг или член партбюро ЕГФ, руководитель методологического семинара преподавателей этого факультета и, следовательно, ответственный за состояние умов студентов. В те времена его отличали, с одной стороны, избыточная идеологическая осторожность (настороженность), с другой стороны – характерная для философов большая широта мышления, чем у других. С третьей стороны, его губила нерешительность, которую я тогда принимала за интеллигентность

…Вовка бегал, шумел, пылал… Марк постепенно озабочивался: в кулуарах обсуждалась судьба участников «бульдозерной выставки», и грядущее мероприятие виделось Марку как продолжение ее на нашем поле.

В своей обычной манере (палец предупреждающе поднят вверх, взгляд многозначителен) он неоднократно подкатывался ко мне с туманными вопросами типа: «А Вы знаете, что на факультете?.. А вы уверены, что они понимают, чем это грозит?..». Я по свое природной вредности категорически не понимала, о чем он просит (не названо словами – я не обязана понимать иносказания). Потеряв всякую надежду сохранить видимость непричастности к этому грязному делу, Марк наконец обратился ко мне в открытую. Напомнив мне о политических последствиях мероприятия, посвященного зарубежному модерну, крайне сомнительного с точки зрения идеологической ценности, предупредив о возможных тяжелых последствиях этого легкомыслия для студентов, а также для кафедры, сославшись на мою популярность в студенческих кругах и вероятное влияние на них, он прямо попросил предотвратить этот грядущий кошмар. (Цветистость и замысловатость вышеприведенной фразы только отдаленно напоминает часовое Марково занудство).

Я беспечно отреагировала: «Только-то? Сказали бы сразу! Бусделано!»

Далее начинается моя работа с Вовкой Доронькиным, проведенная в одну пятиминутную встречу. На ближайшей перемене, когда он забежал в кабинет, я спросила, когда состоится лекция. «Самое большее – в конце недели… Репродукции собраны. Развесим, и вперед!» – «Лекцию ты будешь читать?» – «Конечно!» – «Не хочешь пригласить искусствоведа? Можно Тыщенко позвать, он этим интересуется». – «Я сам!» – «Тогда тебе нужно быть готовым к ответам на разные вопросы». – «Я готов!» – «А ты сможешь сказать о разнице между Моне и Мане? А что такое постимпрессионизм, гиперреализм, сюрреализм… Ты вообще что-нибудь читал по модернизму в живописи?» – «Нет…». – «Вот тебе список литературы…».

…Далее я только ограничивалась вопросами, когда состоится мероприятие, нетерпеливо ожидаемое массами. Но Вовка завяз в самом предвкушении занудного изучения литературы… К тому же хвосты…

Идеологическая диверсия, которой так боялся бескомпромиссный вольнодумец Марк, была предотвращена.